русской необъяс- нимости пытались разобрать- ся и странствующие купцы, и кабинетные философы, и по- эты. Ответа – нет. Но все от- мечали одну характернейшую особенность образованных русских (это относится и к прошлому времени, и к совет- скому периоду истории стра- ны) – это невероятное, почти патологическое стремление к добровольной жертвенности. Русская интеллигенция жерт- венна по самой своей сути. А для реализации этой програм- мы судьбы нужны, формаль- но говоря, точки приложения. Лев Толстой страстно вос- клицал, как о высшей мечте:
«Вот бы пострадать за кого!» Революционеры: Кибаль- чич, Перовская, – наплевали на блестящую карьеру, всё променяли на возможность
«пострадать за народ». Та же сила толкала добровольцев на штыки и доты впоследствии. Любая теория в России стано- вится верой! Именно поэтому стало возможно богоотступ- ничество. Теория – продукт мозга. Вера – епархия души. Не мозг, душа вина просит! Для нашей интеллигенции характерно обезьянничанье
– своего ничего не жаль, да и себя не жаль. Даже русский язык после революции готовы
220
К н и г а с л у ч а й н о с т е й
были забыть: все учили ла- тынь и эсперанто, чтобы сво- бодно просвещать «мировой пролетариат». Каждый в этой стране знает: последнюю ру- башку с себя снять – высшая сласть.
На Западе пьяницу осуждают, здесь – жалеют. Здесь на тебя доброжелательное внимание обратят не тогда, когда ты вырвешься из общего потока, а когда упадёшь, споткнёшь- ся. Пьяного на Руси испокон веку жалели. Скажите, где, в какой ещё стране самый бога- тый храм возведен в честь... дурака – храм Блаженно- го?! Русские люди полярны вообще, интеллигенция – в особенности. Меры здесь не знают. Жизнь здесь привыкли чувствовать, а не просчиты- вать. Русские философы уже неоднократно высказывали мысль, что разгадка русской души проста: феномен возник на стыке двух культур – евро- пейской и восточной. Душа на стыке постоянно «кипит» и не улавливается ни в какие логические рамки. Как охла- дить вечно кипящую русскую душу? Работой. Бездельем. Путешествием. Романом. Ви- ном. Самоубийством. Взгляните, как выражается на Западе символика единения человека с Богом – это, как правило, одинокий шпиль. К Богу там идут в одиночку. У
нас же и в символике заложен смысл коллективизма: лу- ковка на куполе церкви – это некое «МЫ», которое затем лишь переходит в устремлён- ное в небо «Я». Такую форму веры без самопожертвования просто не пройти».
У каждого порядочного че- ловека существует своя собс- твенная теория, оправды- вающая его непорядочную практику.
Человек, по сути, представля- ет из себя некую универсаль- ную «трубу», через которую можно пропускать различные субстанции: физические, ду- ховные, химические. Прохож- дение этих или иных субстан- ций через «трубу» формирует устойчивый интерес к ним со стороны субъекта, который он называет «счастьем».
Ни один, ещё ни один из жи- вущих не ответил на вопрос: что же такое жизнь? Возмож- но, ответа не существует. Су- ществует только вопрос, перед которым разум становится во- инственным, а чувство – без- ошибочным. Каждый понима- ет мир по-своему. В одиночку. Жизнь подобна наркотику: к ней привыкаешь, и вновь хо- чется увеличить дозу... На ра- зучиться бы чувствовать, как замирает вселенная на конце
221
К н и г а с л у ч а й н о с т е й
222
крыла бабочки, как кружится вечность в осенней листве, как приходит к тебе самое сильное, что есть на свете
– тишина. Тихое Слово. Тихая
Музыка.
Вы замечали: иногда нам не хватает своего опыта и своих слов, чтобы выразить чувства. И вдруг эти слова находятся!
– Их за тебя (заметьте, имен- но так!) уже написал кто-то. И тогда они по праву становятся и твоими тоже. Потому что так, не деля неба, мы дышим одним воздухом, – так можно жить и единым чувством. В порыве откровения и предель- ной искренности нет никакой разницы между автором и це- нителем – они одно.
Наверное, гармония – это понятие персонального поль- зования, сугубо индивиду- альное. Поэту мешает быт. Поющему поэту мешает гита- ра. Осмелюсь предположить, что музыканту мешает всё, кроме музыки! Но вот ведь парадокс: чем больше помех в творческой жизни, тем силь- нее, универсальнее эта самая жизнь. И тогда творец вырас- тает больши-и-им-преболь- шим.
Если человек умеет надеять- ся только на себя, то всем ос- тальным можно смело наде- яться на него.
На доверии одного человека к другому выстраивается об- щая наша свобода, открытая со всех сторон и всесильная в своей исповедальной вы- соте. Настоящее доверие не нуждается в документах, оно проникновенно по самой сво- ей сути: оно либо есть, либо его нет. На мой взгляд, дове- рять – это значит быть гото- вым принять любой результат жизни. Ни режиссированная надежда, ни сценарий необхо- димости – ничто такое не об- ладает полной открытостью. Весь вопрос – в силе твоего собственного вмещения: до- верие – это ты сам. В чём твое подобие? В подобии амбарно- му замку или в подобии небу? Арсенал компромиссов и ис- кусство людского выбора за- полнили бытие бытом. Стес- нённая душа ищет выхода в себе самой и в том, что вокруг
– в поисках себе подобных. По моему разумению, на Земле существуют два вида людской деятельности: видимая часть
– заработок, невидимая – ра- бота. Они не связаны между собой.
Сформулированная и выска- занная проблема перестаёт быть бесконечной, т. е. без- надёжной проблемой. Здесь место для ведущего, он берёт на себя посредническую роль
«помогающего сказать»: себе,
К н и г а с л у ч а й н о с т е й
другим... Ведущий всегда чуть-чуть Незнайка – это даёт собеседнику возможность
«излиться», поделиться своим потенциалом. Ведущий – это тот, кто тебя понимает. Имен- но с этого места в России на- чинается абсурд и свистоп- ляска. Ведущий незаменим для того, кто поверил. Во что единственное?! В кого единс- твенного?! Белый халат или черный балахон? Ах! Куль- товые строения лезут из-под земли, как чертополох, коли- чество аптек на городских уг- лах не поддаётся исчислению. Никаких проблем!
А. В. собирает устное (быв- шее антинародное) творчест- во, сочиняет сам. Например, на одной из тетрадей – титул:
«Пословицы. Поговорки и изречения. Отклики на сов- ременную жизнь». Тетради
– тематические. Зачастую форма высказываний пре- дельно проста и по-детски наивна, но тем яснее просту- пает беззащитное содержание непутёвой российской жизни, никак не могущей обойтись без «великих» идей, «вели- ких» подвигов, наград и спец- распределителей. Цитирую запись: «К великому Ленину пришли ходоки. Стали жало- ваться, что живут очень плохо и едят только одну лебеду с клевером. Многие из колхоз-
ников уже мычат по-коровьи. Великий Ленин подумал, по- думал и говорит: «Вот я мёду ведро уже доедаю, а не жуж- жу. Ем яйца с хлебом вкрутую и всмятку, а не кукарекаю». Или другое: «При царе были орденоносцы, а теперь – ор- денопросцы. Чудодействен- ное растение растёт только на чудодейственной земле. Хмель – лекарство надёжное, комсомольско-молодёжное. Все сласти в руках у власти». А.В. радуется, как ребёнок:
«Читай! Читай! Это не я при- думал – жизнь сама нашепта- ла в уши».
До той поры, пока вы не по- няли себя самого, не стоит воображать, что понимаете другого. Мир полон непони- мания! В людском доме живу- щих землян сделалось тесно: густо населены удобные зем- ли, «забит» почти до предела радиоэфир, даже в мире идей и духовных сферах – тесно- та. Проблемой далекого пра- щура было – выжить, нашей
– договориться. В природе, в естественном мире и жизнь естественна; в искусствен- ном мире цивилизации жизнь
– искусство. Выигрывает тот, кто искусен в толчее.
Возможно, люди жестоко оши- баются насчёт многомерности своего, так сказать, «смысло-
223
К н и г а с л у ч а й н о с т е й
вого пространства», оно все- го лишь двухмерно: быть-не быть, верх-низ, можно-нельзя, свет-тьма, бог-дьявол и т. д. Воображение мучительно, век за веком, пытается вырваться из этой двухмерности, в том числе при помощи кое-каких словесных ритмов, кодов, построений. Почему-то мы считаем дуальное сознание образцом мировосприятия, какой «дрессировщик» нас приучил так считать?
...Ползут по дорогам давилен горбы, в давильнях спешат на работу рабы. Качнись на уха- бе, автобус, качнись; водитель, постой, от работы очнись! Рули на просёлок. Поищем, мой друг, где падают звёзды, где берег и луг... Трясётся, гу- дит обездушенный конь, лишь тянется шлейфом бензинная вонь. Плотней, чем поленни- ца колотых дров, потеют рабы в государстве воров. Ползут по дорогам давилен горбы, рождается утро, морщинят- ся лбы: давильня, давильня!
– локтями под бок! – нарывы словесные брызжут, как сок; в казённых домах и рубли, и еда
– боятся рабы опозданий туда. Отдаться, принять, закрутить, передать... – нельзя, невоз- можно никак опоздать! Гос- подь-репродуктор им песенно врёт: «Без вас всё погаснет! И утро умрёт!» И каждый, кто
едет в давильне людской, –
«Скорее б погасло!» – желает с тоской. Качается горб, вер- тит сношенный скат, как бом- бы на взводе – терпенье и мат. Но раб пожилой наставляет семью: «Я честную жизнь отработал свою!» Давильня, давильня, крепка твоя власть! Здесь каждый спешит на си- денье упасть. Была бы дорога, работа была б! Водитель весё- лый – всех едущих раб.
Жизнь прекрасна, потому что она трудна! Если бы не это обстоятельство, то как бы скучно и неизобретательно мы жили: всё есть, всё готово, ничего не требуется сочинять, чертить, мастерить, пробо- вать, искать.