нашей грядке азбука растенья: кто первым выскочил, тот пер- вым и подрос. Эй, мелюзга, хватайте удобренья, покуда сверху сыплется навоз! Се- годня в рост пошли бессемян- ные. Пора б цвести, да сохнут корешки, – убогие, корявые, больные мои голодные под- ружки и дружки. Стоймя стоят надменные пыреи, и впрямь хозяин грядку позабыл, и сол- нца нет, и мёртвые деревья, подсолнух вещий кто-то под- рубил… Я распрямляю согну- тые листья, я грудью лезу пря- мо по шипам, в моих корнях запутался завистник, и держит вьюн, упрямый, как капкан. Я сам себе приказываю драть- ся, ведь кто-то должен семя оправдать: подняться, обяза- тельно подняться! Другому лету быть. Да – не бывать! На нашей грядке многое нелепо: весной полоть, по осени са- жать… Растущий прост, как пареная репа, но вам его так просто не сожрать!
Он смолоду был стар, пар- тиен, в меру глуп, обычный секретарь, значительный, как труп. Он сам себя избрал, он сам себе кумир: «великий» идеал величие вскормил. Босс
95
К н и г а с л у ч а й н о с т е й
становился лыс, и надевал жилет, ходили слухи: грыз он горло и хребет. Начальство – это власть, живот её большой. Плевал рабочий класс на ми- тингах с душой! Плевал и шёл точить, пахать, ковать, рожать и сам себя учить бездарность продолжать. А там, где каби- нет, где телефонный пёс, дру- гой работы нет, как ставить под вопрос: о том, кому что брать, что дать и что не дать? Квартиру будет ждать передо- вая мать… Дешевый нынче пот, завет, закон, указ. И тот, кто водку пьёт, последнее от- даст. Не поперхнётся босс, и не услышит, хват, как вылива- лась злость в неистовейший мат. Как лезут на рожон, не знаешь? Подивись! Как изби- вают жён за краденную жизнь! А он стоит, он, вот! – себя из- бранник сам, самообманов плод, общенародный срам. И алчный пашет след эпоха день за днём, и нет просвета, нет… Но верится: вздохнём!
Сорок лет я вожжался с ло- патой, математика мне не далась, от зарплаты тянул до зарплаты, – может, личная жизнь не сбылась. Сорок лет я таился под робой. Что мне орден «За доблестный труд»? Ты с «подружкой» моею поп- робуй пообщаться – развяжет- ся пуп! Сорок лет, будто сорок мозолей… Мои дети на папу
«кладут»: алкоголик, мол, я, алкоголик, когда в землю уйду так и ждут. Мимо розо- вый носик воротит – не вой- на ведь! – культурная жизнь, разевая культурненький ротик на гроши на мои… На, пода- вись! Я от зрения «в землю» горбатый. Погляди на меня... Приукрась! Сорок лет я вож- жался с лопатой, математика мне не далась.
Заграница, заграница, из Расеи странники, то ли вижу, то ли снится: три рубля подштанни- ки. Девки наши дядьку «кле- ят», думают, французского…
– тащат в нумеры старлея, нашенского, русского! Ваня, Ваня, вроде глуп, а припеча- тал ножкою – в Темзе вылови- ли труп, кое-что гармошкою. Объясняемся по «фене», сто- парёк по-тихому, хоть денёк в
Если умудриться сделать «спил» древа жизни – вид- ны будут кольца постижений.
96
К н и г а с л у ч а й н о с т е й
Копенгагене загниём по ихне- му! Джонни-кореш, твистер- мистер, магазины-лавочки… В туалеты интуристы бегают по справочке. Расскажи ты, расскажи, отчего не ладушки? Дома пьяные мужи, за кордо- ном – лапушки. Чайка машет за кормой, белой визой гонит- ся, пароход идёт домой, че- моданы ломятся. Заграница, заграница, из Расеи странни- ки. Если дома кнут хранится, за границей – пряники. Дали- взяли пять тыщон! Пароход качается… Может, плавали б ещё, да деньга кончается. Братцы, счастье не в деньгах, эх, страна-каналия! Если едут на рогах, значит, с Приуралья. С журавлём жила б синица, а вокруг – охранники… Загра- ница, заграница, вся Расея
– странники.
Человек – семя
Бога. Бог щедро
«сорит» семенами, ничуть не заботясь о каждом.
«Понимаешь…» – это слово стало в обиходной речи поч- ти сорным, оно произносит- ся гораздо чаще других, как своеобразный «поплавок» внимания, как напоминание о нём, как надежда быть ус- лышанным. В нём есть отте- нок того, что говорящий не уверен, уловит ли собесед- ник всю полноту мысли, всю сложность образа. И так поч- ти со всяким. Умение слушать почитается теперь за особый дар, либо свидетельствует о хорошей школе воспитания. Ускорение внешних темпов бытия привело повседневное общение к новым алгоритмам: в компании друзей достаточ- но обменяться несколькими ключевыми словами, либо го- товыми, ранее проигранными
«блоками образов».
«Понимаешь…» – это пер- вый, ещё очень робкий, но уже крик утопающего, наде- ющегося на спасение. «Пони- маешь…» – раздается рядом и справа, и слева… Сложная жизнь, сложные переживания, сложные мысли и ассоциации; обычного традиционного язы- ка недостаточно для полного обмена впечатлениями при нарастающем лимите време- ни. И делается следующий шаг: «А представляешь…»
– скупо по средствам, но ярко по выражению мысленно ри- суется и предлагается «кар-
97
К н и г а с л у ч а й н о с т е й
Разнообразно знаний зелье. Единоборс- твуют предметы и талант. Великий дока мира не объем- лет – объемлет мир великий дилетант!
Каждый в племени заботился, как о себе самом, о маленьком мальчике – будущем богатыре. Когда маль- чик вырос и обрел силу, он стал заботить- ся обо всем племени, как о себе самом.
тинка», ролевая ситуация, парадоксальная возможность и т. д. Полно, с многочислен- ными частными вариантами (если возникнет желание их развить) передаётся суть со- общения. Однако при пись- ме виднее, что в таком стиле многие слова используются не по прямому их смысло- вому назначению, а, зака- выченные, как блоки азбуки нового какого-то мышления, нового языка. Кавычек много, их становится всё больше: в технической терминологии, в литературных сочинениях и газетных штампах. Словно зажатые тисками условности, спрашивают они тебя: «Пони- маешь?»
Отцы и дети. Дети не знают другого родного языка, кро- ме языка своих отцов. Но они неизбежно уходят вперёд, по- этому многое из приобретён-
ного для них звучит иначе – в кавычках – вечной крамолой! Или предательством: они сме- няют отцов – они создают иной язык.
И хрупок дух, и тело уж кап- ризней, всё чаще смерть роня- ет факел жизни…
Время жизни ушло на её ис- правленье: то куда-то бежал, то гуляла жена, то себя самого от тоски и сомненья исправлял я под утро стаканом вина. Но не так бы хотелось, не так! А как надо? Я и сам не пойму, не дозрел до ума, то всплывал до обличий, поближе к наградам, то с девицею-жизнью гулял задарма. Исправляли меня, чтобы я исправлялся, секре- тарь партячейки – идейная тля! – как «под яблочко» бил, издаля примерялся: зачеркни, мол, характер, начни, мол, с
98
К н и г а с л у ч а й н о с т е й
нуля! Погрозили наставники пальцем сердито, да мерещит- ся мне, палец тот – на курке… Я свидетелем был: исправля- ли пиита, потрепавши руб- лём, как хлыстом, по щеке. Я свидетелем был: исправляли и боле, например, городам поменяв имена... Даже небо теперь, как футбольное поле: до ничейного счёта друг друга пинай! Время жизни ушло на ее исправленье. Где манатки остались? Жена где моя? От себя самого, от тоски и сом- ненья убежать бы, где есть
– неисправленный я.
Эта книга – не летопись. По крайней мере, не прямая лето- пись, когда беспристрастный свидетель фиксирует суть и ход современных ему собы- тий. Я буду исходить из друго- го принципа: на нить времени следует нанизать впечатления и открытия дней – это при- нцип чёток. Решительно не могу быть беспристрастным свидетелем, потому что по- нимаю жизнь не только как цепь событий, а – гораздо более! – как предположения, варианты, движения психо- логии, внутренние толчки, парадоксальные путешествия памяти в прошлое и буду- щее, оценки, любовь, нена- висть, осмысление таких не- материальных категорий, как
«честь», «душа», «совесть»,
абстрактные размышления и жёсткую логику. Я надеюсь, что смешение средств доку- менталистики, репортажа, литературы, публицистики, абсурда и чутья поможет мне отобразить всё многообразие коллизий внутреннего и вне- шнего миров человека. Ведь я – один из многих… И я ис- пользую собственную жизнь, как наблюдательный пост, как точку отсчёта, как инструмент исследования в грехе и покая- нии. Благослови!
Писатели всех времён гово- рят об одном и том же, просто каждый подставляет в общее уравнение жизни свои иксы и получает частный результат. Когда этот «частный резуль- тат» совпадает с результатом современников, – получается выразитель злободневности, когда совпадение происходит с результатом потомков, – по- лучается пророк. Всё зависит от силы «иксов».
Чтобы не запутаться в хаосе движущейся жизни, не очаро- ваться её какими-то прелест- ными уголками, или, наобо- рот, не задержаться слишком долго на мстительной фана- тичности – во избежание всех этих угроз и соблазнов я буду стараться смотреть на явления жизни с точки зрения, позво- ляющей сравнивать масшта-
99
К н и г а с л у ч а й н о с т е й
бы бытия и их взаимодейс- твие. Фактор времени здесь,
конечно, остаётся, но он не постоянен – с «таянием» мас- штаба тает и время… Начну с малого: самого доступного, самого эгоистичного, само- го… То есть, с того, что че- ловек именует «Я». Хотя не в названиях дело! У логическо- го разума есть звериное чутьё, которое всегда подсказывает:
«матрёшка» мира бесконечна! Точнее, это не матрёшка, это, скорее «луковица», состав- ленная наподобие китайского термоса из зеркал, заключён- ных одно в другое. И зеркал таких не одно, не два – много. С какой стороны ни глянешь
– зеркальная преграда… Но что же ты тогда в-