бъединяла выпивка. Теперь эта ниточка лопнула, потому что товарищ мой преслову- того Змия канонизировал и поклоняется ему осмысленно, а я ушёл в абсолютные трез- венники. Пока мы в прошлом дружили за столом – товарищ главенствовал. Любил гла- венствовать! Чужого мнения терпеть не мог! Я ему как слушатель и как ученик под- ходил: радовался сказанному, удивлялся искренне. А теперь вот сам своё мнение выраба- тываю. Он этого простить не может. Чуть ли не с порога начал выговаривать: «Ты же ничего путного не сделал! И не сделаешь: я знаю, что го- ворю! Не сделаешь! Так… об- соски мусолишь». Слушаю,
225
К н и г а с л у ч а й н о с т е й
улыбаюсь, не задевают меня его слова. Это ведь он не меня грязью поливает, это он от себя скуку-беду заговаривает: чур, чур! Долго кипятился. А самолюбие у собеседника всё не вылезает, не защищается. Бешеным товарищ бывший ушел. В половине первого ночи позвонил, голос аж зве- нит от белого каления: «Коз- з-зёл!!!» – и трубку бросил. Видать, так до самой глубо- кой ночи и думал: чем бы ещё уесть. А я, честно говоря, про него и не вспоминал. Нехоро- шо получилось.
В поселке Ува я и мой напар- ник по командировке остались без гостиницы. Ну, во-первых, потому что не позаботились заранее, по телефону, а во- вторых – заботиться всё равно уже бесполезно: поезд при- был в поселок поздно ночью. Да и выпили мы по дороге, не- удобно в гостиничную дверь с официальным настоянием тарабанить. Помог знакомый, хоть и сам жил на птичьих правах с чужими людьми, на квартире. Привёл, извинился, представил. Всё чин-чинарём. Хоть и поздно – хозяева стол накрыли, спиртное выстави- ли. Сидим, беседуем. Вдруг слышу откуда-то с кухни:
«Да скоро ли ты, старая кар- га, сдохнешь-то?!» – хозяй- ка бранится и медицинский
горшок-судно откуда-то из- за занавески тащит. Лежит кто-то за печкой. Тихий. Но я его чувствую: не пьётся, не естся – чутьём развернулся: прислушиваюсь. Не выдер- жал, пошёл поглядеть: кому это смерти желают? А там бабушка лежит! Высохшая, как мумия. «Два года, как па- рализовало. Немая она. Никак не сдохнет! – объясняет мне сердитая хозяйка ситуацию.
– Измучила всех, под себя га- дит». И какой чёрт меня дёр- нул! Сел рядом с бабушкой, за пергаментную ручку взял, расчувствовался от алкоголя. Руку глажу, в глаза загляды- ваю, душу ищу: «Устала ведь ты, бабушка?» – говорю. Она возьми да ответь: «Устала…» Так и поговорили тихонько. Она, оказывается, назло хо- зяйской злости не разговари- вала. А семья эта, где мы за- ночевали, была из верующих язычников. Заметили беседу, доброжелательность сразу кончилась, косятся, чувствую, как на нечистого. А мы по- ворковали. Бабушка мне вина пить не велела. Улыбнулась и
– спать решила. И мы вскоре уснули. А рано утром перепо- лох: умерла бабуся! Успокои- лась. Два года на немой зло- сти душа держалась.
«Из молчания вышли, к мол- чанию и придём». Но – не в
226
К н и г а с л у ч а й н о с т е й
ту же самую точку! Царапаем зубами и лапками свой Путь. Сколько кому дано «витков»? Велика ли «дистанция» от молчания до молчания? От молчания до молчания… Сколькие обманулись и со- шли, спрыгнули с «орбиты» до срока: не удержали равно- весия, капитулировали, испу- гались непосильной работы. Есть эгоизм жизни, а есть
– эгоизм смерти… Он тоже может победить.
Двое. Он и Она. Разного роста два чувства. Разного роста два разума. Поэтому двоим попе- ременно приходится: то силь- но наклоняться, то вставать на цыпочки. Любовь неравных и мучительна, и неудобна для жизни.
Пустышки голод не утолят, а к дурной привычке приохотят.
Художник сказал:
«Интересная жен- щина всегда чем-то интересуется, а неин- тересная ждёт, когда заинтересуются ею».
Торговый работник в Рос- сии по стилю жизни похож на профессионального рево- люционера – всегда готов к тюрьме.
Лёгким стало воровство, как в туалете – естество!
В молодости я познакомил- ся на одном из институтских вечеров с девушкой. Мы ста- ли дружить. Даже пробовали целоваться. Но любви не по- лучалось. Конечно, хотелось чего-то необыкновенного! А чего? Принципиальное уст- ройство организма девушки ничем не отличалось от тысяч таких же «устройств», знако- ма была и сфера разговоров, легко угадывались желания, можно было почти безоши- бочно прогнозировать её пос- тупки. Всё потому, что мы, люди, одинаково устроены. А ведь хотелось какого-то совер- шенно необычайного схожде- ния! – Не в постели, не в бол- товне, а вот так, когда будто молния… И не объяснишь! Этого не было. Была качест- венная, крепкая дружба. Но не любовь. Я очень хотел найти в ней неповторимость, только ей присущий отпечаток жизни и личности. Не сумел.
Пожарное министерство в конце пятидесятых годов ре- шило снять учебный фильм. В
227
К н и г а с л у ч а й н о с т е й
деревне Трудовая Пчела, что за Малиновой Горой. Когда едешь на катере по Ижевско- му пруду, деревеньку эту ви-
дать: дома стоят в одну улицу, в один ряд, каждая светёлка глядит в зеленую даль. Денег на фильм выделили много. В Трудовую Пчелу приехали за- казчики и, не говоря что для чего, наняли лучших деревен- ских плотников. Егор – брига- дир. Выдали богатый аванс. Мужики, ободрённые, начали строить. Так старались, как себе никогда не делали. Углы рубили аккуратно, в «замок», без единой щелочки. Не пили даже вина, так старались! Покрыли крышу шифером, проконопатили, печь слади- ли, остеклили рамы… Тут и приехали две группы. Одна с кинокамерой, другая – пожар- ные машины наизготовку. И подожгли дом на виду у всей деревни. Дом горит, пожарни- ки из «кишки» поливают, ки- ношники камерой стрекочут. Вокруг пожара Егор бегает, не своим голосом кричит ма- терно: такой труд пропал! Не постичь! Когда догорело поч- ти, Егора в «кадр» пустили, правда, киношники уже свер- нули свою аппаратуру. Егор в головёшки сунулся, обжёгся, сбегал домой по-быстрому, приволок в кулаке целый пук бумажных денег – аванс – и бросил в уголья с проклять-
Лень должна быть созревшей, тогда
– это очень ценное достижение; вокруг суета и трудовое ки- пение, а в центре всё равно – созревшая лень.
ем. Деньги тут же сгорели. А два других плотника денег не жгли, их вообще никто на пожаре не видел. Фильм дере- венским обещали показать, да так и не показали впоследс- твии. Обманули, получается. Вот с тех пор Егор пить начал и советскую власть ругать. По пьянке, конечно.
Если ты занят всю жизнь од- ним-единственным делом, ты можешь стать гармоничной личностью. Одной гармонич- ной личностью, уравновешен- ной и спокойной. А если этих
«личностей» в тебе – две, де- сять, сто? Единственный спо- соб не сойти с каната жизни
– помирить множественность интересов, обилие внутрен- них «я». Ведь если дать пре- имущество кому-то одному, тогда остальные вынуждены будут умирать, чахнуть. А,
228
К н и г а с л у ч а й н о с т е й
умирая, выделять «трупный яд» – внутренний огонь про- тиворечий. Тогда может по- гибнуть вся жизнь, в целом. Можно проще: если в тебе победил коммерсант, то поэт обязан умереть!
Преодолеть «собачий синд- ром» – сказать человеку то, что он и сам знает, но не в со- стоянии сформулировать об- новлённую банальность.
Ребёнок берёт у родителей всё, даже не задумываясь о благодарении. Мудр тот ро- дитель, который этого и не ждёт.
Со всех сторон беда, со всех сторон отрава: не ешь, не пей, не спи, не стой, не под- ходи! Поспешна слева смерть, смерть медленная справа: об- рыв, тупик, конец – последний победил… Заройся в землю весь, уймись бетоном гроба
– огромного жилья для умер- шей мечты. Но ходит смерть и здесь. Гляди, мерзавец, в оба! Командует Косая: «В шерен- гу! Ты! Ты! Ты!» А, может, в небеса сумеешь оторваться? Ведь был же у Икара шанс пробовать – в ночи! Но, нет: убийца-свет заставит призем- ляться, ничтожным прахом ляжешь, как резво ни скачи. Итак, на рот платок, а в уши по затычке; содержит наше
жито все яды мертвеца, ле- тают в небесах отравленные птички и в море ловит сейнер
«плутоний» и тунца. Со всех сторон беда, со всех сторон отрава: не ешь, не пей, не стой, не спи, не подходи! Сес- тричка слева смерть, смерть падчерица справа… Обрыв. Тупик. Конец. Ты слышишь, Гос-по-ди?
Посторонись! Любой из этой своры – мои деньки – как спу- щенные псы! Ах, годы, ко- пятся, как сало копит боров, перед закланием вставая на весы. Сомнительно и смутно то, что вечно. Поторопись, мгновенье ухвати, покайся, праведник, дешёвым звоном речи, и грешным делом пра- во ночи уведи. Она твоя, она
– раба свободы! Перекрес- тись: ты веришь ни во что! В текущем времени никто не
В быту смешлив, печален на бумаге, не трагик и не арлекин, всегда с людьми, когда бродяга, когда поэт – всегда один!
229
К н и г а с л у ч а й н о с т е й
знает брода, и страх глубок, как знаменатель под чертой. Поторопись освоиться в тер- пении; сколь хороша погоня не спеша! Блажен, кто ждал бессрочно, не на время, – и день, и год на привязи душа. Как день и ночь, всегда в про- тивоборстве, так миг и век встречаются в тебе. Старайся, глупенький. И, чёрт с тобой, упорствуй: судьба твоя – без разницы Судьбе.
Флюгер был приколочен на гвоздик к длинному шесту, а Вертушка была приколо- чена на такой же гвоздик к самому Флюгеру. Так они и жили. Вместе. Флюгер ста- рался почуять первым, откуда дует ветер и – поворачивался, подставляя свою Вертушку поудобнее, а она весело вер- телась. Если был лёгкий бриз, им обоим казалось, а, может, и не казалось, а так и было на самом деле, что они парили в прекрасной высоте. Ко-