бытия. Искать её
во внешнем мире безнадежно вдвойне.
(Вот, пожалуй, и найден единственный побудитель- ный мотив взяться за перо или диктовку, известными мне средствами и личным опытом отразить невидимое, чтобы превратить изречение в реальность. И тогда «неви- димка» будет доступен для анатомии, но по-прежнему недоступен для жизни.) Причина жить – это изобре- тение объяснения смысла для себя или для людей, для мира или войны. И оно совершен- но не важно. Именно выдумка схем бытия ведёт к техноло- гиям театра людей на земле. Однако это желание иметь организованную среду вокруг так же бессмысленно, как и стремление к обладанию сво- ей внутренней природой. В театре земли сценарий, слова и действия принадлежат, к сожалению, во многом самим людям. Причина же Театра времён неясна и непостижи- ма.
Получается, я участвую в жизни лишь для того, чтобы скоротать жизнь, и участвую в ремесле лишь для того, что- бы скоротать время. Глупость моя недостаточно «прозрач- на» для ИНОГО воображения. Сами по себе возвышенные идеи не имеют ясного, вы- раженного мотива, поэтому
аранжировка – за нами. Вообще, любая попытка гово- рить о жизни – анатомия. Мы превращаем живое в мёртвое, исследуем его для того, что- бы сделать следующий шаг и снова убить, и снова иссле- довать, и снова продвигаться вперед. В этом отношении схема эволюции на бумаге напоминает божий лист – раз- витие жизни в Театре времён. Феномен жизни литературен в своей основе.
Причины бытия разнополяр- ны, как электричество. «Быть» или «не быть» равноценны в принципе, выбор между ними – задача невозможная. И если я – прихоть себя са- мого и родитель неба (или наоборот?), то меня вполне устроит сам поиск устройства и корней этого мироздания. Именно обладание причиной (или нахождение в ней) на- полняет бессмыслицу стиму- лом действия. Я знаю, что не могу изменить образы вокруг себя, поэтому, даже действуя, смиряюсь и жду метаморфо- зы образов внутренних. Этот пинг-понг между плотью и её отражением даёт мне возмож- ность жить попеременно то со знаком «плюс», то со знаком
«минус». Моя свобода состо- ит в том, чтобы причинность позитивной воли преобладала над всем остальным.
С какого-то момента страсть
к жонглированию ценностя- ми, понятиями, отражени- ями жизни вытесняет саму жизнь. Здесь – родоначалие икон, холстов, повествова- ний и заметок на манжетах. Всерьёз можно рассуждать только о глупости: слова – не математические символы, они неоднозначны как сами по себе, так и в своих множес- твах. Слова – несомненный инструмент улыбки. И когда словами описывают историю, трагедии, великие чувства и низменную похоть, рождение и гибель гениев, рождение и гибель злодеев, религиозную одержимость или унылый патриотизм, мне бы очень хо- телось знать, кто, в каком про- странстве, в каком измерении и какой именно улыбкой осе- няет сей балаганчик?
(И все эти самозванные, са- монадеянные рассуждения
– обыкновенная разминка пе- ред самозванным и самонаде- янным забегом, где дистанция
– век, а участники – бессовес- тные слова).
Сам себе я напоминаю оркес- тровую яму перед началом большого концерта. Инстру- менты вразнобой пробуют голоса. Они в порядке. Извес- тна даже тема музыки – ми- нуты, годы... А дирижёра нет. Вместо него малопонятный, невнятный мотив – хотеть коллективного звучания, жаж-
да себя в другом и другого в себе. Выражаясь языком ре- лигиозным, дерзость слияния с Богом.
И не видна ли с предельной ясностью полюсность «быть» лишь с позиции «не»? Свобо- да от пристрастий и вчераш- них святынь даёт доступ к настоящему, а нравственность состоит не в допустимости либо в недопустимости чего- либо, а в отстранённости вос- приятия. Получается соревно- вание с самим собой, только оно и нравственно. Но мораль гладиаторов на арене судьбы куда популярнее.
Мне всегда казалось, что люди делятся на две энерге- тические касты – на тех, кто держит жизнь на земле, и тех, кто за неё держится. Вторые составляют, разумеется, абсо- лютное большинство. Лично для меня патетика первого варианта привлекательнее. Держать можно: скотину, дом, мужа, жену, машину, тему, идею, самого себя. За всё то же самое можно держаться. В жизни часто случается так, что держащий и держащийся составляют идеальную пару, взаимоуничтожаемое «быть или не быть». Пару между че- ловеком и человеком или пару между землёй и небом, напри- мер. В любом случае мучения обеспечены.
Между этими, насыщенны-
ми энергией и силой край- ностями, просто не может не появиться каста спекулянтов, знатоков компромиссов, тех- нологий, взвешиваний, угово- ров и дипломатии. Это особые
«беспричинники», существа, берущие причину жить – и не от самих себя, и не от приро- ды. Этакая вторая производ- ная человеческого мира, ис- кусство после искусства. Жизнь ценности, по сравне- нию с жизнью её пользовате- лей, примитивна. А вот слож- ности и успехи последних просто ошеломляющи. Поль- зовательская подмена ковар- на: театр людей превращается в театр кукол.
В конце концов, всё сводит- ся к наслаждению. Наслаж- дение существа, лежащего в теплой грязи под забором, и наслаждение гениального математика, играющего фор- мулами, суть одно и тоже. Но наслаждение в грязи доступ- нее, древнее и устойчивее. Нижняя или верхняя точка равновесия заняты? – жизни безразлично! Наслаждение не является ни причиной быть, ни причиной не быть. Но это хороший индикатор точности и высоты равновесия. Путешественника «в себе са- мом» манит путешествие по вертикали. Подобно жучку, что всегда ползёт к верхнему краю былинки. Зачем? Для
взлёта? Но даже бескрылый жучок стремится к преде- лу доступной ему высоты. Разница между жучком, на- слаждающимся игрой с вер- тикалью природы, и челове- ком, играющим с вертикалью культуры, конечно, есть. Вер- тикаль жучка видимая, осяза- емая, она – причина и следс- твие, начало и конец его игры. И жучок поднимается один. Стебель человеческой жизни виден лишь до пределов нату- рализма. Далее он уходит из поля обычного зрения. Под- няться дальше возможно толь- ко в одном случае – вместив в себя самого и подняв, всех остальных. В этом привлека- тельность людской истории. Она не бывает посторонней, но легко может сделать посто- ронним тебя.
КОЛЛЕК- ТИВНОЕ ОНО
Всем нам рано или позд- но придётся уйти. Всё живое борется за продолжение себя самого. В очевидной природе
это продолжение с тебя начи- нается и тобою же заканчива- ется.
В человеческом обществе всё иначе. Пробуждённая об- щая жизнь не сворачивается в семя, чтобы преодолеть не- бытие, стремясь пробудиться в своём новом натуральном цикле. Коллективная приро- да жизни человека, в отличие от окружающих предметов, способна не засыпать. Люди приходят и уходят, а коллек- тивный разум бодрствует, становится всё более слож- ным, мощным, быстрым, все- могущим и вездесущим. Он копится, как мёд в пчелином улье, из микроскопических, непрерывно прибывающих капелек – опытов отдельных жизней, сложенных вместе. Он не спит никогда!!!
Чудо человеческого бытия устроено до феноменального просто. Я способен продол- жать не только самоё себя, но и продолжаться в других. Банальность и школьно-роди- тельское назидание, извест- ное всем с младых ногтей. Но именно этот социо-технологи- ческий приём лежит в основе развития коллективного «Я». Нравственные критерии, уп- равляющие этим развитием, могут быть различными во временах, пространствах, ци- вилизациях и народах. Цветы на лугу жизни не повторяют друг друга, но все вместе они и составляют праздник самой жизни. Жажда продлить свою
индивидуальную, короткую натуральность в других очень велика. Найти способ вложить себя, отдать себя, реализо- ваться, быть нужным – такие знакомые, известные слова. А ведь это и значит войти в па- мять, в историю, в общее те- чение цивилизации.
Создавая уникальную теорию или новую машину, или же занимаясь добрыми делами, помощью соседу по лестнич- ной площадке, в принципе мы участвуем в едином процессе увеличения коллективной па- мяти, в росте добра или зла, Бога или дьявола, жизни и смерти, плюса и минуса, на- чала и конца. Коллективный опыт и коллективная память занимают скорее всего ка- кое-то уникальное, равновес- ное, промежуточное положе- ние, непрерывно балансируя между антагонистическими полюсами, провоцируя и вы- зывая к жизни их огромную энергию, и так или иначе под- нимаясь на «возмущённой» волне. Отдать себя другому, пожалуй, единственная, до конца понятная технология испробовать на себе «тест на бессмертие».
Как будто действительно существует некая колоссаль- ная сверхличность, разум, единичное «Я», которое раз-
вивается посредством внед-
рения самого себя в каждую живую капельку, в каждую живую человеческую сущ- ность и растёт там, и поль- зуется личностью, словно волшебной ретортой для про- ведения опасных опытов, по- исков пределов возможного и расширения границ знания, границ жизни. Если бы эти эксперименты происходили снаружи, в мире внешнем, буквально единственном и не- повторимом, то легко предста- вить, как скоро он бы погиб. А экспериментируя в мире внутреннем, коллективный разум рискует не больше, чем тело одной клеткой. И тем не менее, внутренний мир – если он вмещает достаточно много
– вполне подходящее место для проведения пионерских экспериментов и неб-