се-
И Фактуру можно уложить в один абзац. Остальное
– голые образы и голые мысли. Ню. Для тех, кто видит.
го, «пишем» самих себя. Для этого-то и нужны встречи, требуется ремесло и умение жить сообща. В сегодняшней литературной жизни есть ин- тересные явления. Синтез даже не языков – энергий! Совместный порыв к свету, к любви. Именно любовь по- могает любой самобытности легко складываться с другой самобытностью. А шипы са- молюбия только колют и от- талкивают. Любовь – выше языка и ума! Каждый дости- гает этого состояния своим способом. Чтобы сложиться
«выдохом счастья» где-то там, высоко-высоко. Неповторимо и мгновенно. Мне кажется, что литература стремится к прямому «написанию» и пря- мому «чтению» человека че- ловеком. В подлиннике. Без посредников. Глаза в глаза. Сердце в сердце. Конечно, это идеализм. Но без идеализма не будет и идеалов.
Ни зрителям, ни нам, пишу- щим лицедеям, переводчик не нужен. Думаю, литературный процесс – это счастье, начи- нающееся за пределами хва- тательного рефлекса.
А ещё важен уровень ду- ховного зрения! Это – опре- деляющее понятие. Самое замечательное в сегодняш-
нем литературном процессе
– весьма наглядное отделение
«зёрен» от «плевел». Пред- ставьте себе многоэтажный дом, который строили поко- ления. Небоскрёб. Так вот. Допустим, в этом доме живут те самые «творческие силы». Нижние этажи, цоколь, под- валы – всё заселено весьма густо. Творческие силы здесь интенсивно обслуживают ка- зино, развлекающие радио- станции, рекламу, религиоз- но-пропагандистский аппарат, притоны и запросы бандитов. Многочисленные средние этажи давно полузаброшены или вовсе пустуют. А где-то на самом верху по-прежнему бомжуют с пустыми рука- ми и переполненной душой земные ангелы – искренние и бескорыстные поэты. Каж- дый выбирает свой уровень. За последние лет пять-де- сять, на мой взгляд, появи- лось очень много авторов, свободных от «гравитации» всего низкого. Дом оживает. Тьфу-тьфу! Боюсь спугнуть: это – очень обнадёживающий симптом. Грамотные люди, с грамотной душой – нацио- нальное достояние. Высшее ценно своим непрерывным началом, а не коммерческим концом или «вечной» гордос- тью от прошлых достижений.
«Вкусное» – это то, что уро- вень литературных «вод» в нашем полуболоте наконец-то поднимается. Я – оптимист.
Сегодняшний хаос напоми- нает неуправляемую какофо- нию. Кто-то кричит о боли, кто-то о счастье, кто-то тре-
бует для себя, кто-то даёт да- ром… Шумно! Ничего страш- ного. Каждый отдельный голос – это своя собственная
«нота» в жизни. Хорошо, что их много. Рано или поздно какофония превратится в сим- фонию. Мультиязычность и бесконечное разнообразие образного строя внутреннего мира людей – залог того, что мы не скатимся в механичес- кую «однотонность». Продук- тивное, полезное взаимодейс- твие языков происходит само по себе и не требует какого- то специального управления. Потому что это – общий для всех инстинкт творческого самосохранения. Думаю, или уже есть, или вот-вот появятся удивительные примеры, ког- да ценой своей собственной творческой жизни поэт-граж- данин способен будет спасать творческую жизнь другого.
Память о смерти… После того, как мысль сформули- рована и «умерла» в тираже,
– ничего уже не вырубишь, как говорится, даже топором. Неотменимость овещест- влённых идей накладывает на
«громкоговорителя» немалую ответственность. Понимаете?
В смысле творчества люди всегда делились на бедных и богатых. Богатые только и мечтают «дать», а бедным
– ничего не надо… В этом проблема. «Момент истины»
– не мгновение. Это – бук- вально постоянное «нады- шивание» некой культурной среды, в которой подобный обмен становится востребо- ванным и возможным. Нужно успеть «надышаться» за срок своего существования очень многим. Встречами, книгами, мыслями, духовными состо- яниями… Чтобы физическая смерть не смогла тебя «вы- рубить» топором забвения из бесконечного эпоса по име- ни Жизнь. Чтобы не стыдно было потом посмотреть отту- да сюда.
Такое вот условное «уединён- ное развитие». Это, может быть, внутренний мир. В ко- тором, несомненно, должна быть своя тайна. Но личная тайна – не самоцель. Это
– скрытый период в развитие плода. Эволюция складыва- ет плоды в общий поток. Мы с удовольствием «делимся»,
«вычитаемся» и «умножаем- ся» внутри себя самих. А в мире вечности – мы только складываемся! Более общей дороги я не знаю.
.
ОДНАЖДЫ В
ПРОКУ- РАТУРЕ…
Все прокуроры, и нынешние, и их предшественники, отме- чают вот что: сильнейшее
рабочее напряжение «слуги закона» годами выдержи- вают благодаря надёжным тылам – семье. Собственно, будучи сыном районного про- курора, бывшего фронтового лётчика, Ильи Павловича Род- нова, я в таком «тылу» и вос- питывался в 50-х – 60-х годах. Многое видел вблизи тогда, и
многое понял чуть позже. И теперь, пожалуй, готов рас- сказать о том, что хранят образы памяти и сердце.
Однажды в поселке Яр, где отец работал молодым после- военным прокурором, сгорел наш дом. В начале 50-х пе-
реехали в Ижевск. С трудом построили небольшой новый дом, стены которого обивали изнутри (готовили ровную
Воспоминания об отце, его эпохе и его друзьях.
поверхность под обои) спи- санными из прокуратуры кар- тонными корочками синего цвета – обложками с надпи- сью «Дело». Отец, чаще все- го, подбирал и привозил для хозяйства что-то малопри- годное, списанное. Отходы, которые он умело вновь при- спосабливал к жизни. Мать ворчала на такую бедность, а отец весело лишь отшучивал- ся: «А чтоб не было поводов упрекнуть, и чтобы не завидо-
вали!» Так он построил свои- ми руками и деревянное под- ворье в Ижевске, и огородный домик-насыпушку за городом. Был очень горд и счастлив, что у семьи есть «всё своё».
Однажды он взял своего малолетнего отпрыска на ра- боту – в прокуратуру Ижевс- кого района. Старое деревян-
ное здание скрипело и охало. Во внутреннем дворе мотала головой казённая лошадь по кличке Гудок. В канцелярии стояла печатающая машинка. Все было очень интересно. Но особенно запомнились не предметы, а сама атмосфера, царившая в коллективе. Люди шутили, улыбались, протя- гивали мне карандаши, кон- феты… Посадили рисовать. Слух у детей очень чуткий. Я прекрасно слышал, как в со- седней комнате отец со смехом рассказывал коллегам чрезвы- чайный, в общем-то, случай: возвращался ночью с работы, вдруг слышит крики о помо- щи – девушку преследуют двое бандитов. Отступил с де- вчонкой к забору и выстрелил в воздух пару раз из казённого
«Браунинга». Помогло. Бан- диты убежали. Запомнилось неожиданное резюме расска- за: «Хорошо, что испугались. А то бы плохо нам обоим при- шлось. Не буду же я в живых людей стрелять».
Однажды мы оказались в от- даленной деревеньке, которая тоже была подведомственна Ижевской прокуратуре. Было
очень странно, удивительно и приятно, то, что отца в дере- веньке встречали, едва ли не как родственника. Много поз- же я узнал: почему. Все дело в парнях-озорниках, деревен- ских молодых людях, мелких нарушителях закона, которых отец всю свою жизнь спасал от суда – отпускал с миром. Имел за это выговоры и наго- няи от вышестоящего началь- ства. Но всё равно отпускал. Он был глубоко убежден:
«Тюрьма никого не исправ- ляет. Тюрьма – это школа для преступников. Сядет озорни- ком, а выйдет матёрым бан- дитом. Исправляет человека не тюрьма, а сама жизнь. В тюрьме любви нет!» С какой искренностью родители паца- нов пожимали отцу руку в той деревеньке! Не забыть!
Однажды отец пришёл до- мой в большом возбуждении. Включили освещение на дво- ре и пошли с ним пилить кучу
дров. Было заметно, что отец непрерывно о чём-то думает, цокает языком, курит свой
«Беломор» чаще обычного. Наконец, не выдержал, ска- зал: «Парень погиб. Боксёр. Девушка ему во взаимности
отказала, так он взял нож, приставил его к своей груди и ударом кулака вогнал лез- вие в себя по рукоять. М-да… Дурак, конечно. Но какая сила воли! Какая твёрдость! Нико- му ничего не сказал, даже за- писку не оставил…» Вообще, у фронтовиков отношение к жизни и смерти было иное, чем просто у обывателей. Они измеряли человеческое пове- дение на свой, особый лад, неформальной силой – внут- ренним «стержнем» личнос- ти, могучей какой-либо идеей, которая могла легко парить и над жизнью, и над смертью. И сами стремились «парить» в своих оценках и взглядах так же – беспристрастно и зорко.
Однажды отец произнес:
«Вырастешь – не ходи в юрис-
ты, сын. Всю свою жизнь я бо- рюсь с человеческой грязью! Всю жизнь! Не об этом мы на войне мечтали… Знаешь, грязи не становится меньше от того, что с ней борются. Не ходи по моим стопам. Не со- ветую». Эту речь он повторял на разные лады то дома, то, неожиданно, на рыбалке, то за рулём казенной «Победы» или помахивая вожжами. При этом любил свою работу до самозабвения. Такая странная смесь избыточной внутренней доброты человека и избыточ- ной внешней нездоровой сре-
ды. Словно специально судь- ба сводит противоположности вместе, чтобы уравновесить в общем потоке бытия чёрное с белым. Такой же «тематичес- кий» контраст я, уже в качест- ве журналиста и писателя, не- однократно встречал и среди военных, и среди политиков, и даже… среди тюремных па- ханов: нежная душа в оболоч- ке грубой жизни сохраняет себя, вопреки всему!
Однажды в наш одноком- натный деревянный дом при- шли соседи. Много соседей. В-