ей собственной внутренней природы заменяются слишком лёгким эрзацем — мудростью, взятой извне. Дочь, ты знаешь, что такое алкоголизм? А я знаю… Набожная старушка, питающаяся нектаром и манной, — это вам не какой-нибудь вшивый даос. Запомни: твёрдые убеждения в людях не размягчаются ничем и не разминаются. Их, твёрдых, даже сломать невозможно. Убеждения — это такая страшная нерушимая штука, что если уж она попадает внутрь человека, то всё внутри…
— Разносит к чёрту? Как бомба?
— Ха-ха! Где ты услышала это выражение? Ха-ха! К чёрту!
— А ещё я по телевизору слышала, что какой-то дяденька продал свои убеждения. А другому дяденьке это не понравилось. И они стали драться прямо на экране. А потом вдруг появилась женщина и сказала, что лучший человеческий тюремщик — это желания….
— Ого, дочь! Ты усвоила главный секрет слов — это запоминать сами слова, а не правила, по которым они временно составлены в боевые ряды и колонны.
— Не выходите из палатки — там маморы! Вы что, не понимаете? Мама у них — мамонт, а папа — комар! Эй, на твоём блокноте сидят два мамора! Шлёп! Шлёп! Моцарт, а кто, интересно, читает твои книжки? Деревья читают? А река? А солнышко с облаками?
— Нет, совершенные нас не читают. Книжки без картинок и люди-то теперь не хотят читать. Дай-ка сюда своё ведёрко ненадолго. Ведёрко — это наша жизнь, наше, так сказать, настоящее время, в котором собраны жители из самых разных времён. Смотри: вот этот совочек с песком — жители из пещерного времени, добавим к нему множество жителей-песчинок из рабовладельческого строя, потом ещё, ещё, ещё… Видишь, ведёрко уже полное, больше не вмещает. Вот оно, настоящее! К сожалению, оно почти полностью занято людьми из прошлого. Ну что ж, осторожно кладём в наше настоящее ещё три-четыре песчинки — это люди из других миров или из других, будущих, времён…
— Это твои читатели?
— Смею ли я надеяться, девочка!
— Не огорчайся Моцарт, это ведь всего лишь песок.
— Да, песок. Песок, песок… Увы, завтрашнего песка на этой милой реке нет и не будет. Только вчерашний, который уже сегодня, прямо на наших глазах вновь становится вчерашним.
— Ну что, дочь, жениха себе в садике нашла?
— Нет.
— Ну что же ты, тебе уж пора подыскивать.
— Нет, пока рано, у меня ещё титечки маленькие. А когда я вырасту и умру, ты станешь моим женихом. Мы же не такие, как остальные, правда? В садике про тебя часто говорят, что ты «какой-то другой». Я слышала. Другой — это значит плохой?
— Другой — это значит другой. Учитель себя самого, если угодно, мадам. А учитель, любезная, это единственно тот, кто гибнет дважды: от преследователей на земле и от последователей в небесах.
— Так, значит, ты не женишься на мне, когда я умру?
— Извини, нет.
— Почему?
— Некогда.
— Большое спасибо за то, что так хорошо накормили. Я давно уже так не ела. В духовном смысле!
— Что ты несёшь?
— Я спорю с внутри себя голодной с внутри себя сытой. Победитель получит приз.
— Приз?! И что же это будет?
— Ну… Ну, может, новый какой-нибудь спор. А внутри тебя кто-нибудь спорит, Моцарт?
— В духовном смысле?
— А в каком же ещё!
— Серьёзная проблема. Я знаю, что жизнь должна спорить с жизнью, чтобы дальше развивалась именно жизнь. Но этот вариант — большая редкость для наших мест. Знаешь, почему мы больше всего любим спорить внутри самих себя? Потому что снаружи невидимой жизни на земле почти нет, духовная атмосфера чрезвычайно разрежена и бедна, вот поэтому здесь мирно и плодотворно спорят лишь смерть со смертью.
— Вот тебе мой приз, Моцарт. Это — дорога! Ступай себе на кухню и ни о чём сто лет не думай.
— Скажи, пожалуйста, у вас в детском саду кто-нибудь выговаривает букву «р»?
— Да.
— Кто?
— Воспитательницы.
— А ещё кто?
— Ещё нянечка.
— Буквы, прекрасная моя, это свет нашего внутреннего мира, он покрывает собою всё, на что ложится, превращаясь то в прекрасные слова, то в грязные ругательства. Свету ведь всё равно на что ложиться и во что превращаться. Поэтому управляй сама своим внутренним «освещением». Срок такой: чтоб через неделю не картавила!
— Есть, сэр!
— Что? Что ты на меня так смотришь?
— Бабушка! Какая ты вся от шеи глупая!
— Обидно говоришь.
— Да! Обижать я умею, а обижаться — нет. И ты, бабушка, к сожалению, совсем у нас безобидная! Ты терпеть любишь. А мой папа Моцарт говорит, что овцы не понимают, чьи они и кого они собой кормят: Бога или Дьявола? Бабушка, ты чья овца? У вас ведь в храме золота много, а я знаю, кто больше всего золото любит…
— Мамамама, извините. Наиболее терпеливым и безобидным ближним часто достаётся роль «груши», на которой детство отрабатывает свои самые смертельные удары… Извините. Конечно, это я научил девочку тому, что идея терпения и равенства — тотальный самообман. Извините, если можете. Так уж устроен мир. Путь в наше идейное будущее лежит через вашу идейную поверженность.
— Кто пришёл?
— Иди, поздоровайся.
— Не хочу.
— Зря, это очень интересный человек.
— Но ведь не такой, как лошадь! Впрочем, пусть заходит, я прочитаю ему стихотворение про нашу Родину. Я даже станцую это стихотворение!
— Не выйдет. У тебя нет родины. Ты — ничья. Своя собственная! Здесь вокруг тебя одни преступники, это только их родина и она называется Тюрьма. Хочешь к ним? Молодец! Выбор правильный: нет ничего бездушнее и бесчеловечнее, чем правосудие, правление, образование, медицина и церковь внутри тюрьмы!
— Здравствуйте! Вы пришли к нам, чтобы освободить нас из заточения?
— Знакомься, дочь, это мой друг, чемпион Европы по конкуру, между прочим.
— По чему?
— Чемпион по лошадям.
— Очень приятно. Я — чемпионка по всему.
— Выплюнь изо рта эту несчастную тряпку! Сколько можно!
— Мой папа — писатель, а я — сосатель. Приготовь мне лучше самый вкусный в мире омлетик.
— Ты что это командуешь, мелочь?
— Что ты, бабушка, я не командую. Я приказы отдаю!
— А — арбуз, Б — баран, М — машина, Н — ножницы, Л — лолики!
— Пока не скажешь «ролики», не будет тебе роликовых коньков!
— Лолики! Хочу лолики! Купи, пожалуйста, лолики! Папа, ты ударил меня в грудь неосторожным словом и разбил моё сердце. Это говорю тебе я, Лошадь Сухая Ветка!
— Сначала я была у мамы в животе рыбкой, потом лягушонком, потом стала пушистой обезьянкой, а когда вылезла наружу, то от свежего воздуха превратилась в человечка. Правильно? А те, кто не успел превратиться в человечка, но всё равно вылез к нам жить, как называются?
— Недоноски. И теперь мы все вместе бултыхаемся в другом животе — в огромном брюхе у мамки-природы. Так что не поднимай окурки недоносков и пробки от бутылок с тротуара. Не полезно. Можно стать недоноском в следующем рождении.
— Ой! Я упала! Можно я поплачу чуть-чуть? Больно.
— Упала, как кошка, или шлёпнулась, как лепёшка?
— Как лепёшка.
— Тогда плакать нельзя. Слёзы надо заслужить.
— Сегодня в садике мы играли в «женилку». Дед, отгадай загадку. Я сама придумала! Сидит на пальме, шевелит усами. Думаешь, Бармалей? Нет. Это — таракан. А знаешь, как по-французски будет «спасибо»? «Мерсибо!»
— Ерунда какая-то, чушь из головы... В каком же ты возрасте, дитя?
— В милом!
— Вот я ещё немного подрасту и тогда, папа Моцарт, ты всё равно женишься на мне.
— У тебя, дочь, будет другой кавалер.
— Не разбивайте мой дух, о рыцарь! Не нужен мне другой кавалер! Я тогда навсегда здесь останусь.
— Что ж, свобода — дело принудительное, а неволя — выбор добровольный. Ты знаешь, какая бывает свобода?
— Знаю. Личная и не личная.
— А у тебя какая?
— Личная.
— А у меня?
— Тоже личная.
— А у бабушки?
— У бабушки — не личная.
— Почему?!
— Она нам кашу варит. Когда я съем всю кашу, то стану студенткой.
— Какая во всём этом связь?
— Потому что я выйду замуж за студента!
— Моцарт, иди скорее смотреть мультфильм! Смотри, какой старик ходит! Почему он такой маленький и такой худой?
— В старости силы покидают людей и они становятся слабыми, а их тела тоже становятся немощными, они как бы высыхают.
— Я не скоро состарюсь! Я ещё долго буду сырая. А если на всей земле станет очень холодно, то я не замёрзну, потому что я — затеплилась ещё смолоду! Чувствуешь, как интересно! Жизнь сделана из мультфильмов!
— Госпожа, жизнь несколько длиннее мультфильма!
— Ну и что. Когда мультиков много, то длина не имеет значения.
— Это по-нашему. Пойдёшь ко мне в партизанский отряд невидимых сил? На коммерческой основе. За одного уничтоженного демона в себе или в ближнем полагается…
— Медаль!
— Лучше. Ты получаешь в награду частичку себя самого.
— Я поняла. Человек — это такие невидимые рассыпанные пазлы, которые надо собрать. Главное, чтобы ничего не потерялось.
— Зачёт. Смотри свои мультфильмы сколько влезет.
— Спой мне, пожалуйста, песню про козла.
— Про какого козла?
— Ну, про того, который всё бродит одиноко и не может никак отыскать… Ну, про то, как девушкам он спать не давал. Из старого времени.
— Нашли певца! Словно за-а-амерло всё до рассвета… Эту песню требуешь? Дверь не скрипнет, не вспыхнет о-о-огонь… Знаешь, это песня моих родителей. На душе что-то заныло. Не буду петь дальше, да и слов не знаю. Странная штука — «местное» историческое время! Как будто понятие «история» — понятие целиком местечковое. Такое, знаете ли, частное, само по себе и само для себя время. Отдельно взятое время в отдельно взятом историческом пространстве. Наша Родина, дочь, — историческая провинция и с этим ничег-