ть пришёл? Какое у тебя странное имя: Моцарт… Ложись со мной, блохастый. Рассказывай. И не смей так смотреть на Гиви! Если ты его съешь, я отрублю тебе хвост. Гиви, ты в порядке?
— Пусть будет что будет…
— Моцарт, сядь!
— Муррр! Он бежал-бежал-бежал! Он унёс меня с собой. Он хочет им отомстить. Убить всех. Он любит музыку.
— Музыку?!
— Да, ту самую, которая получается в его ушах от дури. Он под музыку бежит даже с закрытыми глазами, во сне.
— Ты его любишь?
— Я позволяю ему любить себя за то, что он позволяет мне любить его.
— Ба! Да у вас сделка!
— Иначе никому не выжить. Он бежал и будет бежать! Даже ты не сможешь ему позволить любить тебя за то, что я, его друг, позволяю себе твою любовь.
— Какой кошмар, Моцарт! Как ты во всём этом разбираешься?
— Я близок к совершенству. Мне незачем «понимать» то, что можно просто видеть. Например, видеть суть. Кстати, откуда ты знаешь моё имя?
— Это большая тайна, господин Совершенство.
— Не советую издеваться. Совершенство отражает любое воздействие, поэтому отравленная стрела возвращается к тому, кто её послал.
— А ты забавный котик.
— Мур-ррр! Какой аппетитный у тебя хомячок! И девичья грудка очень приятная.
— Гиви, спрячься, пожалуйста, в свой домик.
— Пусть будет что будет…
— Спи, девочка, спи. Сон безграничен, а суета подобна тюрьме. Я расскажу тебе нашу историю…
— Мур-ррр, му-ррр! Бежать! Бежать! Нить времён порвалась и рассыпались чётки прожитых событий. Новая нить собирает их в новую память. Бежать! Бежать! Бег — это сильное чувство. Это чувство из чувств! Это — правда в крылатых ногах. Это — память о будущей памяти в море беспамятств. Страх — материк, над которым летают бесстрашные. На крыльях их страха полёт невысок, но силён и стремителен. В беге нет мыслей. Бег! О, молитва ожившего страха. Это — храм во спасение бдящих. Бег — это бог беспокойных. Бежать! Бежать! Бег — это огненный сон беззащитных. Сон во плоти времён, ибо плоть их в огне безвременья.
— Противный! Не мог бы ты помолчать, котик? Я не понимаю, для чего ты разговариваешь во сне сам с собой? Да ещё и стихами.
— Мур-ррр, му-ррр! Бег по вечному кругу жесток и коварен. Неподвижных ждёт вечная смерть. Вот бегущий в толпе и бегущий в себе — велико их различие. Слитна песня ликующих тварей. Миллионы пугливых существ убегают от ока и лап палачей. Палачи убегают от ока и лап миллионов. Бег не бывает напрасным. Цель убегающих — бег! Все рождённые в бегстве бегут до скончания в бегстве. Бег прекрасен, безумен и свят. Упивается страхом душа, когда есть отчего ей бояться. Страх бежит по земле, или, выше того, — в небесах! Убегающий ищет покоя. Чтобы бег на земле заменить на побег. Взгляд у страха, как молния, быстр. Память страха — ожог. В ритме движений — вино для телес. Страх — не бог на земле, но воистину бог — это страх. Дирижёр неизвестных дорог погоняет бегущих кнутом суеты. И за новую музыку новых бытий здесь заплачено смертью. Дальше прочих бежит испугавшийся жизни. Кто бежит, тот и жив. А кто замер, покрыт неподвижностью хищной. Безымянный, как царь пустоты. Оправдать себя некогда здесь. Оправдаться, увы, невозможно. Проклиная свой бег, ты бежишь к своей славе. Те же, кто ловит тебя, проклинают судьбу. Пьедестал твой славы — бесславие их. Нет ни низа, ни дали поющим свободу. Что же есть у тебя, пробуждённое семя? Только страх, только путь, только бег. Пробегай, пробегай мимо мрачных ворот, за которыми прячется грязная соль твоих мыслей. Мимо прошлого ямы, из коей поют мертвецы, зазывая к себе. Мимо, мимо всего, что собою довольно. Убегай и спасёшься! Слишком краток и жалок твой миг, чтобы чьим-нибудь быть или чьим-то, солгав, называться. Сам себе ты беглец, когда нет душегуба или слаб душегуб.
— Ты это всё сам сочиняешь, Моцарт?
— Мур-ррр, му-ррр! Ставь на карту, судьба, и обиду свою, и тревогу, и злость. Больше нет у тебя ничего. Ставь не там, где из денег проращены деньги. Низость последних — есть муза и сыть высоты. Грубостью вскормлены нежность и совесть. Что иного имеешь, оставь на кону. Будешь лёгок и пуст. И бежать будешь быстро. Безоглядно бегущих никто не догонит. Обнажённый стремлением неуязвим. Он встречается с ветром и светом. То, с чем ты распрощался, — твой враг. Убегай! Улетай! Уносись! Страх, как лютый пожар, испытает любого. Не оставь же себе сожалений о пепле. Ах, беги непрерывно, беги! Время — поле семян невидимых. Неподвижные скажут: «Это время течёт мимо нас». А бегущий — и пахарь, и жертва, и жнец. Твоё время течёт вертикально. Новые всходы — есть страх неизвестного неба. Пустота — это сила мечты. Сам себя угнетает бегущий. В безрассудстве преград не бывает. Бесконечность не знает конца. Страх и бег — два сговорчивых брата! Им по силам великие тайны. Они могут разрушить всё то, что незыблемым было. И из образа плоть воссоздать. Так сама из себя прибывает собой новизна. Бег — великий учитель бегущих из старого страха в боязни и страсти иные. Бег — великий палач одержимых, бегущих в кольце. Кто же видел из них суть начала начал? Кто собою заплатит за суть окончаний? Бег вращает частицы и части. Но вращаясь в известном кругу, всякий втянут и в круг неизвестный. Силу черпает свыше лишь тот, кто бежит, — не во вражеской силе она. Тот, кто знает конечную цель, устремится к концу. Воплощенье мечты — вот капкан для бегущих. Славьте бег! Славьте страх! Страх — позорный отец ослепительной славы. Не химеры ли страха рождают героев? Похвала не настигнет в пути безоглядных. Похвала покрывает презрением старых. И беглец к беглецу на подмогу не ходит. Одиночество бега и страха не требуют слов. О! Бежать, и бежать, и бежать! Бег заклинает бегущих безумием страсти. Знамя бега — молчание мыслей. Поражение бега — их крик. Поражённые криком, пьяны восклицанием: «Победа!» Музыки нет в торжестве. Некому сшить воедино и землю, и небо железной иглою ума и серебряной нитью души…
— Котик! Всё, не могу больше! Уже второй час ночи. Чтобы ты успокоился, я дам тебе настой валерианового корня. Так иногда делает моя Мама, когда люди её обвиняют в смерти женихов. На, попей травяные капельки. Ух ты! И вправду пьёшь!
— Мур-ррр, му-ррр!
— Где ты шлялся, паршивец? Крысу будешь? Жареная, от себя отрываю. Ого, куда это ты воротишь усатую свою морду? Ну, ты подлец! Ходил наверх? Друг, называется. Ба! Да от тебя пахнет валерианкой! Ладно, прощаю. Начали! Вдох-вдох-вдо-о-ох… Ещё вдо-о-о-о-ох…
— Вознёсся? Ну, теперь ты меня слышишь, наркоман несчастный?
— Почему несчастный? Очень даже счастливый. Конечно, вознёсся. Эх, мне бы, Моцарт, ещё бы для полного счастья на той молоденькой красавице поваляться, к которой ты шастаешь. Ну, на крайняк и мамаша её сойдёт. Тоже будь-будь моделька. Даже у козлищ таких нет, хотя всех красавиц они к себе забрали. Про банду, про прислужников козлищевых, не говорю. Этих знаем — воры, бандиты, шпана вроде нас с тобой. А козлища власть держат. В шикарных костюмах ходят, живут, как боги, дома у них шикарные, и бабы, что куколки из магазина, все новенькие, все по высшему сорту. Понял, Моцарт? Говорят, что все козлища произошли от бандитов, хотя сами они в этом не признаются. Но всё равно заодно действуют: одинаково могут пришить кого, или посадить, или дерьмом обмазать.
— Лёлик, неудовлетворённая сексуальная озабоченность неизбежно сублимирует в аналитическую активность. Это приключение с тобой впервые. Ты что, влюбился?
— Не могу больше, Моцарт! Бабу хочу!
— Хм-м. Сюжет вполне сказочный. Значит, влюбился. Это хорошая примета — весна будет ранней.
— Не ссорьтесь, мальчики.
— Мать честная! Ты кто, ведьма? Моцарт, у меня дикие глюки! Таких глюков ещё не было! Моцарт, ты её видишь? Прозрачная такая, и старая, как мощи Бабы Яги. Видишь её, Моцарт? Эй, Моцарт, ты где?
— Не обращайте внимания, Мамамама, на этого недоумка. Он псих. Поставьте, пожалуйста блюдо с пирожками вот сюда, на ящик. Спасибо. Вы добрая, а это очень настораживает людей. Доброта в любом мире наводит на размышления: не случилось бы какого-нибудь особенного подвоха. Доброта усыпляет бдительность. Да вы ставьте пирожки-то, ставьте. Обожаю старушек!
— Я тебя помню, Моцарт…
— Моцарт! Скотина! Ты что, разговариваешь с моим привидением?! Пш-шёл вон, дурак!
— Сам дурак. Мамамама в тебя верит, а ты в неё нет. Она тебя, дурака, кормит, а ты её, дурак, ведьмой кроешь, как пахан какой-нибудь недоделанный. И, между прочим, она тебя видит и слышит безо всякой дури. О, Мамамама! Пирожки первый класс! С гусиной печенью, если не ошибаюсь. Мур-ррр!
— Лёлик, я и тебя хорошо помню…
— Эй, ведьма, ты со мной говоришь?
— С тобой, мой мальчик, с тобой. Вера, надежда и любовь — вечные три сестры — сильно изменили тебя. Но я узнала. Ты снова стал человеком. Здравствуй, Лёлик.
— Ведьма, я тебя боюсь. Глюки мне нужны совсем не для таких бесед. Обычно я мысленно играю музыку, или…
— Я знаю о твоих юношеских пороках. Ничего страшного…
— Моцарт, где ты, гад! Ведьма, ведьма с пирогами, сгинь!
— Того, кто обижаться не умеет, не обидишь. Ты хороший, Лёлик.
— Ладно, посмотрим, кто кого. Вдох-вдох-вдо-о-о-ооох! Моца-а-арт!!!
— Не ори, не март ещё.
— Какой ты холодный, Генерал! С тех пор, как козлища забрали тебя, ты мог бы немного оттаять. Ну, хоть чуть-чуть. Прошло столько времени… Время, будь оно проклято! Время идёт, люди рождаются и умирают, мимо нашего Храма проносятся то безумие войны, то безумие мира. А ты молчишь…