Никто из людей не может к тебе даже приблизиться… Почему ты их всех убиваешь? И почему мы, твои близкие, словно застыли в реке бесконечных лет? Почему? Нас боятся и ненавидят. Отчаянные смельчаки или глупцы пересекают невидимую границу нашей застывшей обители и погибают. Почему?! Мы совсем не стареем, а опыт нашей бесконечной жизни становится всё проще и проще. Зеркала нас не отражают. Я уже ни о чём не думаю. Меня не волнуют чувства. Но тем сильнее люди хотят мной обладать. Знаешь, Генерал, иногда кажется, что моя жизнь давно закончилась, а смерть почему-то ещё не пришла. Моё тело заблудилось в себе самом. А ты?… Наверное, это удобно — жить в колоколе… Нет, нет, я не плачу. Я пришла навестить тебя не для печали. Эти слёзы просто выступили от холода. И такой ветер! О! Какой же ты сильный, мой Генерал! Сильный в своей неподвижности. Теперь тебя никакая буря не может покачнуть… Помнишь, мы любили в рождественскую ночь подниматься на эту башню вдвоём и раскачивать язык колокола, раскачивать, раскачивать… Пока не начиналась его песня. Ом-ммм! Ом-ммм! И тогда люди выходили из своих домов, зажигали праздничные свечи, пели и целовались. Ты помнишь? Ты тоже смеялся и целовал меня. Прекрасная любовь однажды разбудила нашу дочь. Она такая маленькая и такая взрослая! В её головке всё ещё бродит детство, а в её сердце уже поселился пепел мудрости. Тебе всё равно… Твоя душа стала ко всему равной. Как у камней или у деревьев. Ах, если бы нашёлся человек, кому твоя огромная душа пришлась бы впору! Ты бы её отдал? Скажи, отдал бы? Молчишь… Тогда бы снова в наш мир пришла радость. Я в это верю. И я бы снова тебя полюбила…
— Бежишь, тупица! Ах ты! Ах! Ещё один прыжок… Оп-ля!
— Пусть будет что будет! Пусть будет что будет! Пусть…
— Ушёл! Гиви, ты всегда прячешься в будке у Косого, когда с тобой хотят просто побеседовать? Ну, выходи, выходи. Поиграем во что-нибудь умное. Моцарт не ест хомячатины. Тьфу! Гиви, твоё мясо не содержит высоких вибраций, а потому неупотребимо для…
— Рррр-гав! Сейчас я тебя самого употреблять буду!
— Ой, как я испугался. Ой! Ой! Смотри, как я прыгну на забор и буду дразнить тебя сверху. Оп-ля! Ты, лохматая злобная скотина, никогда не сможешь достать меня здесь. Никогда! Ты ожирел от скуки и лени — раз, и ты никому не будешь нужен без своей дурацкой цепи — два. А меня воспитывали и воспитывают настоящие опасности, а не холуйская служба. Заткнись! Я дам тебе хороший совет: когда ты перестанешь лаять на всё и всех подряд, ты начнёшь умнеть. И, может быть, даже я снизойду до тебя. Я покрою твою вытоптанную убогую землю своим грациозным величием.
— Пусть будет что будет! Пусть будет что будет! Пусть…
— Ты дружишь с этой пустоголовой котлетой на ножках? Ха-ха! Ничего смешнее в жизни не видел!
— Ненавижу!!! Ррр-гав-гав!
— Скажи, Косой, а почему ты наполовину лысый? Ты старый? Да заткнись ты наконец! Я буду задавать вопросы. Впрочем, можешь не отвечать. Я буду задавать вопросы для своего собственного удовольствия. Вопросы в этом мире слишком хороши сами по себе. И не стоит портить их ложью — так называемыми ответами. Просто твое присутствие, Косой, делает это удовольствие — задавать вопросы — ещё большим. Итак. Почему вы бедные? Почему в доме нет пищи? Почему я ни разу не видел накрытого стола? Почему Мама и её девочка похожи на живых, когда спят и похожи на спящих, когда живут? Почему в этот Храм никто не приходит? Молодец! Наконец-то ты заткнулся. На, понюхай, чем пахнет? Псык!
— Кош-ш-шатина!
— Мамамама! Вы ведь где-то здесь, я почти вижу вас. Пожалуйста, прикажите этому дураку, чтобы лёг и стал хотя бы вменяем.
— Лежать, Косик, лежать!
— Видел бы ты себя со стороны, одноглазый урод! Дурацкая голова на дурацких передних лапах. Ты никогда не задумывался, почему ты подчиняешься? Цепь! Всё дело в цепи! Люди — это цепь для твоих дурацких мозгов. Поэтому ты их тоже любишь.
— Говори, чего надо? Хочешь Гиви? Не получишь!
— Пусть будет что будет! Пусть будет что будет! Пусть…
— Обойдусь. Зря эта котлета трясётся за свою шкуру. Меня интересуют только вопросы.
— Папочка, можно я не буду становиться перед тобой на колени. Это ведь глупо, правда? Ничего, что я только в шубке и в одних трусиках? Бр-ррр, как тут у тебя холодно! Я на минутку, па. Ты слышишь меня, Боже? Хорошо, слушай по-быстрому. У меня глупый девичий вопрос. Мамамама сказала, что самое лучшее, что есть в жизни, — вера, надежда и любовь — это и есть самый сильный яд для людей. Па, скажи, почему они тогда так стремятся к этой отраве и так её превозносят? Мамамама сказала, что знает причину: люди никогда не отличали любовь от самолюбия. И что именно из-за самолюбия вера превращается в глупость, надежда в бездействие, а любовь в осуждение. Папочка, ты зачем так сделал с людьми? Я на тебя обиделась!
— Моцарт, гад! Что это такое? Откуда взялись пироги? Молчишь, кот? Молчишь… Вот проклятье, я ничего не вижу и не слышу без своей дури. Моц-царрррт!!!
— Мур-муррр!
— Уфф, братан, слава Богу, ты здесь. Пироги видал? Ага, судя по крошкам, даже приложиться успел. Моцарт, с каких это пор глюки пироги нам оставляют? Валить надо с этого места. М-да, валить, а куда? Моцарт, козлища с бандюками нас пришьют в тот же миг, как мы объявимся. Что делать? Моцарт, у меня дурь кончается! Я умру без неё!
— Моцарт, знаешь, как устроен кошмар? Слушай, гад! Слышишь, как она играет? Какая музыка! Боже, у меня у самого пальцы дёргаются. Я с ума сойду от этого звука. Иди к вентиляционной трубе, Моцарт, здесь слышно лучше всего. Отличное место. Партер! Ой, не могу, не могу! Я бы прямо сейчас на эту малышку залез и сто лет бы не слезал с неё. Я даже на детей согласен, Моцарт. Кошмар, кошмар! Изнутри глюки с пирогами, снаружи — душа горит. Без бэ, Моцарт! Как она играет! Тебе не понять. Ты знаешь, что такое искусство? Это, пожалуй, похлеще всяких глюков будет. Я, хоть и мальцом туда сунулся, а успел-таки зацепить понятия. Успе-е-ел! Искусство, Моцарт, держится на свободе. Беспредел как бы, только не в крови и поножовщине, не в соплях и брани, а выше, что ли, — в небесах, где огонь в свет превращается. Понял? Дурак ты, Моцарт. Искусство, братан, ни за что на земле не «зацепляется». Ни за имена, ни за даты, ни за цифры какие-нибудь. А если зацепится хоть за одно что-то — там навек и останется, там при «факте» своём и сдохнет. Искусство, Моцарт, это такая книга, которая из ничего пишется. Крылатая книга! Ей не только «зацепляться» нельзя, ей нельзя ещё и «застывать» во времени. В истории какой-нибудь… Что вытаращился? Неужели понимаешь? Молодец! История, братан, для искусства безразлична. Оно само по себе, если вдруг случается, — и «факт», и «история», и «имя». Но это уже потом. Это тебе не хвостом махать и не валерьянку жрать. Искусство просто смотрит на всё, что уже есть, но не касается его. И всё вдруг тогда меняется… Брысь, гад! Брысь! Не хочу, чтобы ты видел мои слёзы. Где-то тут была старая одежда. Я заткну вентиляционный колодец, ты ведь не возражаешь? О! Моцарт, глянь-ка, что я нашёл, ёлочные украшения. Большой ящик. Точно, скоро ведь Рождество. Отпраздновать бы на всю катушку. А у меня дурь на исходе.
— Пусть будет что будет, пусть будет, что будет!
— Умри не оглядываясь!
— Пусть будет что будет…
— Муррр!!! Смешной такой! Смерть, Гиви, это не исчезновение тела. Смерть — это забвение. Обидное забвение после не менее обидного пробуждения. Гиви, тебе нечего бояться. Пробуждение тебя не коснулось, значит, и забвение тебя не может волновать. Так?
— Пусть будет что будет, пусть…
— Ну, до чего же приятно говорить дураку правду: «Дурак!»
— Пусть…
— Чем-то ты, хомяк трусливый, напоминаешь мне людей, живущих в посёлке. Ф-ффф!!! Как они, глупые, всё борются и борются с этой непреодолимой силой — с забвением! Наивные двуногие трусы! Они записывают свои имена рядом с именами своих покойников. Они выдумывают то, чего нет, и живут в том, чего нет. Ф-ффф!!! Дают имена безымянному. Ф-ффф!!! Имея лишь миг, рассуждают о вечном. А чего стоит их склонность к самозабвению! Улавливаешь? Забвение — смерть, самозабвение — самоубийство.
— Пусть будет что будет! Пусть…
— Гиви! Тебе никогда не приходила в твою хомячью голову мысль о самоубийстве? Неужели?! А зря! Ты ведь только этим и занимаешься. Ты буквально «живёшь для людей». Не для себя, так сказать. Ты по частям, постепенно «сдаиваешь» свою дурацкую жизнь во имя чужого удовольствия и гарантированной кормёжки. Ух ты! Глазам своим не верю! Гиви, у тебя твоя вонючая шерсть на загривке от этой мысли встала! Значит, не совсем еще ты безнадёжен, Гиви. Давай-давай, живи и дальше для чего-нибудь несобственного, как двуногие: для родины, для работы, для долга… Гиви, ты знаешь, чем больной эгоизм отличается от здорового? Не знаешь. А я знаю, но тебе об этом ничего не скажу. Потому что мой ответ предполагает у собеседника наличие мозга. Мозга! А не преданности и веры. Гиви, ты — патриот. А все патриоты заражены этой страшной, отвратительной болезнью — самозабвением. Можешь не трястись от страха, я никогда не буду смотреть на тебя, как на жратву, пардон, как на жертву. Запомни: Моцарт падалью не питается.
— Пусть будет что…
— Ты не сможешь умереть, не оглядываясь!
— Мамамама, выйди, пожалуйста, из могилки.
— Что тебя волнует, моя девочка?
— Мамамама, мне кажется, что я — разбита на много-много мелких кусочков. И каждый из этих кусочко-