< 6 >

мудрости и яда. Ом-ммм! Пригрелся, жалкий, на жалеющей груди. Ом-ммм! Уж замуж за ужа. Ом-ммм!
— Честно?
— Честно.
— Единственный зуб мудрости и впрямь бывает ядовит.
— И что?
— И ничего.


— Как верующий человек, вы должны знать и видеть, что тело — это животное. Спасибо вам, дорогая тёща, за то, что вы кормили мою телесную «обезьяну» пирожками. Благодаря этому на её плечах сидел мудрец и в свою очередь кормился тем, до чего мог дотянуться душой и мыслью — до облаков и звёзд. А теперь, старушка, посмотрите-ка себе под ноги. Видите эти звёздные крошки перед собой? Они — ваши!


— Со смешанным чувством выслушал твой печально-восторженный рассказ о настоящих американцах — хлебосольных провинциалах. Потом думал. Действительно, одним глазком смотреть на тему чужой жизни неловко — а бинокулярное зрение в этом поле даёт объем и точность, позволяет определить смысловое расстояние… Разные взгляды делают тему богатой и «объёмной». В нашем царстве, к сожалению, много критических взглядов и мало позитивных. Преобладание критицизма и скепсиса заведомо делают нас всех вместе и каждого в отдельности циклопами, одноглазыми чудовищами, для которых лучшее доказательство жизни — «на ощупь».
— Наверное, в человеческой жизни существует три восходящих, опирающихся друг на друга «производства». Материальное производство — тела и вещи, интеллектуальное производство — образы и чертежи, духовное производство — генерация смыслов. Все производства сегодня, начиная с небесного, сокращаются… Зато в каждом из слоев растёт сфера услуг!
— Содержательность — это данность. Или это нечто неизвестное? Знаешь, неизвестное следует искать не сходя с места. Только так прибывает самобытная часть жизни. Сборная, с миру по нитке, чья-то культура — это всего лишь историческая кунсткамера идей и их социальных плодов с единственной имеющейся оригинальностью: «местными отклонениями». Ты хочешь, чтобы в нашей кунсткамере появился новый «экспонат» — так называемый, нормальный, здравый человек? Ха-ха! А он здесь кому-нибудь нужен?! И уместен ли?! Кому нужен собственный умник, когда есть готовые решения? Кому нужен собственный старатель, когда умение копировать приравнено к умению творить? Принципиальный и честный? Ха-ха. Глядя на такого, «страшненькие», которые пасутся при людоедах, просто животики от смеха надорвут! Или к стенке поставят. Ха-ха. Высшей ценностью в кунсткамере наделена лишь высшая уродливость.
— Когда-то предприимчивые были в загоне, поэтому честные овечки спали спокойно. При нынешней ситуации предприимчивые спят спокойно, а овечки — спиваются и умирают. Может, подражание — это не так уж и плохо. Например, отсутствуют нравственные примеры для подражания. И что? Не пропагандируются образцы интеллектуального и культурно-духовного капитала. И что? Нет в достатке собственных образцов. Но что странно и подозрительно — нет и заёмных. Так и чудится чья-то управляющая рука, рулящая не только физическим геноцидом, но и интеллектуально-нравственным. Кому это выгодно? О, всем-всем-всем на этой истощенной и тесной земле. Всем, кроме нас самих!
— За развитие жизни приходится платить единственной монетой — самой жизнью. Хотя, есть в этом торгашеском деле и свои «капиталы», и свои «клады»... Клады хаотично раскиданы всюду: в небе, на земле. А капитал устроен иначе: как вложишь, так и получишь. Каждая нация продаётся и покупается по-разному.
— Больше всего наши мысли похожи на жвачку. Жуём, жуём, жуём… И как не надоест? Бабушкины мозги, например, «жуют» то, что мозги людей жевали уже 2000 лет. Какая гадость! Нынешнее поколение неспроста тянет на свежатинку. Хотя, о вкусах не спорят… Напомни мне, пожалуйста, кто там, у них на земле, победил: рука дающая, или рука берущая?
— Руки давно уже у всех опустились. Сограждане обожают бесконечно говорить лишь о себе самих. Как подростки. Они «используют» весь мир для разговоров о себе. Практики? Ну, есть, наверное, и практики… Самородки, умеющие отдавать — «использовать» себя для разговора с миром.
— Не оглядывайся на каменную родину — окаменеешь!
— Как думаешь, они нас боятся? Или любят? В любой стране именно «глубинка», именно провинция определяет глубину сохранившейся человечности. Многим горожанам сегодня мерещится зов — стремление к природному опрощению. Интеллектуальный конец во имя эмоционального начала. Сколько раз кто-то шептал внутри твоего развращённого и искушённого мозга: «Поехали жить в деревню!» Они, на той стороне планеты, — такие же. Провинция интернациональна по духу своему и она не нуждается в таможнях. Возможно, она не нуждается даже в переводчиках.
— А, творческое умирание среди ёлок и полей?! Ме-е-едленно… Творческий труп отягощает окружающих и мучает физическое тело. Мир — гроб, в котором рождается неведомое. Как ему, неведомому, выжить? Жаждущих осеменяют здесь искусственно — вкладывая в чрево их сознания зерно какой-либо культуры. Суррогатная самобытность тоже даёт плоды. Но действительно самобытные — открыватели неузнанного — оказываются одиноки. Провинция — отличный «кокон» для таких, это их скатерть-самобранка и плащ-невидимка. Именно благодаря провинциальной терпимости и инертности они могут уйти далеко, уйти не оглядываясь на общепринятые стандарты, — сотворивши небывалую доселе дорогу: из собственного упрямства, непонимания и бедности. Ничто не изменяется в принципах этого пути ни здесь, ни там. Ха-ха. Космос — круглый. Разведчики уходят туда, где нет никого. Переступают границу известного или объявленного «святого». Это — восхитительные преступники! Я снимаю перед ними шляпу. Остальные законопослушные не ходят «за флажки» — ни строем, ни поодиночке. Но в культурной стране они единодушно поддерживают тех, кто готов заплатить за бесподобный поход собственной жизнью. Этому завидую.
— Завидую твоему умению качественно завидовать. Вероятно, восторженность в жизни не ищут. Её вырабатывают. Причём, не за деньги.
— …Мы делаемся такими же, как они, то есть, безопасными. А вдруг они станут такими же, как мы? Тогда мир погибнет. Открытая цивилизация умеет переносить тела и сознание в другие места. Что с нами со всеми происходит? О чём говорят репродукторы? Это — исцеляющая проповедь в одеждах новой моды, или умело замаскированное «гуманитарное вторжение»? Продолжение насильственно-добровольного «просвещения» в духе князя Владимира, Петра, Екатерины или Ленина? С поправкой на Интернет и открытость границ. Земля становится моноинтеллектуальна. И она стремится к супермонокультурности. Энтропия — предвестник Апокалипсиса.
— Умно слишком. Плохо, значит.


— Любовь к родине неестественна, особенно к старой и омаразмевшей родине. Такая родина никогда не ответит тебе взаимностью, потому что у неё климакс. Хуже того: старость и конец её недостойны — некрасивая и бессильная, предававшая в прошлом, она, видите ли, требует к себе абсолютного внимания и уважения, которые в здравости дать невозможно. Можно только терпеть. Или изображать это уважение. Именно терпение называют «любовью» её, закодированные на патриотизм дети. Дураку ясно: такая родина — безнадёжный лежачий больной. Ей служат те, кто ценой своей собственной жизни согласен выгребать безобразные отходы и терпеть оскорбления. Существа с душой волонтёра и судьбой скота.
— Ты просто одинок. Оттого и злобствуешь.
— Да, одинок! Вот только не могу разобраться, отчего? То ли я убежал по своему Дао слишком далеко вперёд и тогда мне надо просто спокойно полежать на диванчике — глядишь, лет через двести общество меня догонит и найдёт. И всё будет хорошо. А если отстал? Тогда лежать придётся очень уж долго. До нового пришествия.
— Действительно. Хм-м, родина, говоришь? Нашей злыдне вообще никто не нужен! Она болеть, гадина, любит. Ну, и платит, естественно, только тем, кто при особо важных болезнях состоит. Государственных каких-нибудь, например, изломах или вывихах. А мы что? Ты законченный бездельник, я — рабочая лошадь. Мы не нужны.
— Может, членовредительством заняться? Давай мы тебе какой-нибудь член отломим! Сразу же пенсию дадут, в очередь на бесплатный гроб первым поставят, льготами осыплют. А? Живи — не хочу! Тебе какой член повредить больше нравится? Только, мой тебе совет, выбирай крупный! Льготы крупнее будут.
— Лошадь, будь она неладна! Лошадь! Которая научилась сама себя запрягать, сама с собой разговаривать, сама себе сделала телегу, сама груз нашла, сама себя погоняет и всё зачем-то тащится, тащится неведомо куда…
— Овса дадут, не переживай. Правда, посмертно. Так уж заведено на этой их дороге. Не Дао, сам понимаешь. Ты, главное, на телегу кого попало не пускай кататься. Очень уж нынешние покойнички при должностях и средствах любят такой транспорт. На лошадках ведь, вроде тебя, даже в будущее можно доехать. Кто понимает, конечно. Желающие, естественно, есть. А овса дадут, дадут... У них самое ценное — посмертно! Высокие слова и блестящие побрякушки ещё ждут тебя, мой мальчик.
— А со старушкой-то что делать?
— С какой старушкой?
— С родиной. И жить не живёт, и преставиться не может. По-прежнему разноцветных ситцев для себя требует, а пора бы уж и сатинчику чёрного заказать…
— Ха-ха! Она ещё сама тебя «закажет»! Лошадь ты наша! Повезёшь старушку, как миленький. Ещё и петь будешь.
— Куда повезу?
— А куда ты свою телегу тащишь?
— Не знаю.
— Вот и она не знает. Вам по пути!


— Где наши женщины, друг?
— Остались у очага.
— Г-

.: 7 :.