— Значит, всё-таки на троих: ты, я и твоё общество. Доставай тару.
— Папа, а почему про мёртвых говорят «ушёл»? Ты видел, как они уходят?
— Видел. Они просто прекращают ругаться. Когда наступает долгожданное «потом», люди неизбежно начинают оглядываться на своё прекрасное «прежде». Долгожданное и неизбежное встречаются в их внутреннем мире. Что ж, память о будущем — это мечты, которым ещё предстоит зажигаться, а память о прошлом — ностальгия по уже прогоревшим кострам…
— Я не понимаю, па.
— Я, к счастью, тоже.
— Вот что странно: в тексте рядом с древним, настоящим матом местный сленг выглядит чрезвычайно пошло!
— Хорошее наблюдение. Не все люди грамотно пишут. Еще меньше людей грамотно читают. Спасибо.
— Мне часто кажется что облака — это мириады капелек-жизней, у которых уже нет прошлого, а только полёт и счастье. Такие наглядные примеры. И рядом! А если смотреть на облака очень долго — пьянеешь. Пьянеешь до грусти. А в таком знакомом состоянии уж и не до меры — хочется «пить» от неба ещё и ещё... М-да. Поэтика в обыденной жизни лишь мешает быть «трезвым».
— А никто и не заставляет. Гуляй!
— Можно писать какие-нибудь содержательные письма не в пустоту — хорошему другу. Потому что говорить «размышлизмы» просто так одиноко и тошно, а не говорить их — того муторнее. Любая не спящая жизнь, лишённая в принципе «окончательных» истин, вполне драматично продвигается в направлении сужающегося круга друзей и собеседников, продвигается, причитая и ворча, малодушно оглядываясь, но всё-таки упрямством несомая в миры не от мира сего — в одиночество темы, в мгновенную силу внутреннего своего мира, что всегда превосходила бессилие мира внешнего. Вот он, соблазн-то! Каждый день голова и сердце находят новые «игрушки»: чувства, слова, мысли... Банальности, открытые заново лишь потому, что заново вдруг осыпаны вниманием, ремеслом и доступным каким-нибудь словом. Конечно, скучно играть в этот «детский сад» смыслов с самим собою. Самый надежный наш «запасной парашют» — бумага... Бумага нас мирит.
— Вас, может быть, и мирит. А моя бумага всегда рядом с «очком» висит. Практикующие даосы вас, ангелов, не понимают.
— Ой, не могу! Первый раз вижу тебя в цивильном костюмчике. Ты ужасен.
— Иду на вечер романса. Мне предстоит в конце что-то сказать на публике. Я уже знаю, что: романс — это, ничем не сдерживаемое, наслаждение печалью. Удовольствие от горя. Литературный приём для реальной жизни. Можно с уверенностью прогнозировать, что однажды на другом полюсе «качелей жизни» окажется такое же безудержное, ничем не сдерживаемое веселье. И так далее: терпимость-жестокость, высокое-низкое, память-беспамятство, работа-безделье... Наш «особенный» вариант национальной истерии.
— Опять приехали. То-то зрители порадуются!
— Человек изначально рождается правильно: бесстрашным и растущим головой вверх. Так проходит благополучное детство. Потом школа. Пробуждение личности. Встреча с реальностью. Именно она, реальность, правильного человека «ломает», «опускает» и «переворачивает» по-своему. Какое-нибудь инновационное образование всё-таки пытается удержать ту, изначальную правильность, и ему это удается. Но что же происходит дальше? Реальность непобедима! У «подавляющего» большинства голова неизбежно «опускается», и всем в жизни начинает управлять Его Величество Генерал Страх.
— Пусть управляет. Ты говоришь с дезертиром.
— Пап, тебя школьный психолог просил зайти к нему…
— Ом-мм?! Э-э… Воспитатель и педагог — союз «командира части» и «комиссара части». Командир подталкивает, а комиссар соблазняет. Таким образом, к новому шагу молодого человека побуждают сразу две силы: неизбежность инерции опыта прошлого и (как избавление от этого гнета) — сказка о прекрасном будущем. Воспитатель (ксёндз, наставник, комиссар, шаман, аксакал, корифей, мудрец, мессия) — это тот, кто берёт на себя роль искусителя. Педагог — «бог» движения, а воспитатель — несомненный «дьявол» этого движения. В их сотрудничестве рождается эволюционирующий «штучный» храм — личность, человек. В итоге пожизненно усвоивший навыки непрерывного самообучения и самовоспитания. Без постороннего, так сказать, сопровождения.
— Что передать нашему психологу? Я не запомнила всего, что ты сказал.
— Не бери в голову. Передай ему привет от Будды.
— Психолог говорит, что с таким родителем он ещё не сталкивался.
— И не столкнётся. Шансов у него нет. И ты не «столкнёшься», дочь. Большинство так называемых «успешных» молодых людей научены ловко и быстро «встраиваться» в существующие условия. Встраиваться, а не строить! Скажи-ка, что остаётся практикам? В мире показухи им нечего строить, нечем, незачем… Очень жаль. Практики — единственные люди, кто несёт гражданскую ответственность за страну. Причём, не пиар-способом… К власти над миром, к сожалению, пришла «картинка». Идея существования и развития по всей поверхности планеты одинакова: сделать — чтобы показать. Это — единственный смысл. Или уж вовсе абсурд: показано — считай, сделано! Что, знакомая ситуация? То-то! Только практики строят, создают новизну и движение в материальном производстве, а не «встраиваются» куда-то там, и не «проедают» уже готовое. Именно в этих условиях дилетанты берут верх над профессионалами. Обусловленность победила условия. И этот процесс завершился тотальной условностью всего и вся — и в мире идей, и в мире сугубых практик, и даже сам факт человеческой жизни, наверное, увы, теперь условность.
— Психолог настаивает на встрече с тобой.
— Будда не пойдёт. Не хочется.
— Если бы на земле не работали разрушители — грибы, вирусы, точильщики и прочие санитары, — то уже через десяток-полтора лет физическая жизнь на материках и в океане стала бы невозможна из-за обилия неисчезающих отходов. То же, похоже, происходит сейчас в мире виртуальном. Неуничтожимость оцифрованной информации таит в себе смысловую гибель человечества. Течение реки-времени наглухо перекрыто и образовавшееся искусственное «озеро», — хранилище информации без оттока и свежих струй, проточности и сезонных паводков, — просто заболотилось и закисло. Такая среда малопригодна для полноценного обитания. Информация больше не борется за эволюционное место под Солнцем, вместо этого она теперь борется друг с другом за место в болоте.
— Психолог обещал написать на тебя жалобу директору школы.
— Будда не против.
— Знаешь, в чём состоит тотальная идея всей нашей жизни? Война, голубчик, война! Стимул к обновлениям — это всегда угроза гибели. Не обязательно с патронами, стрельбой и всеобщей мобилизацией. Жизнь — это лики войны. Осознаваемый масштаб может быть, конечно, разным. Для персонального «боя» или во имя стратегических амбиций: борьба за личное место в обществе — это одно; за состоятельность в теме — это другое; за влияние на ментальном масштабе — третье; битва за самость себя в неотрывном приложении к самости всего рода — четвёртое.
— Ага. Главное, выбрать: на кого быть похожим сегодня? Туда и бежать. Пока снова выбирать не придётся.
— Да, ты прав. Профессиональная успешность в «подражательной реальности» напрямую зависит от точности копировки иных образов жизни. Но «боем» этот способ жизни не является — это, пожалуй, лишь служение «оккупационным» идеям, иным способам производства и иным языкам. Жизнь — война! За «дядю», либо за себя. Не признание перманентно существующей военной ситуации — это отказ от развития, между прочим. Внутренняя капитуляция, ведущая к служению временным идеалам. Эй, голубчик, у тебя есть идеалы? Они собственные? Они внутри тебя выросли сами, или их туда «засунули»? А внутри твоего рода свои собственные идеалы есть?
— Безродные мы…
— Вот! Поэтому мода, страсть, желания, ловкие умения, любопытство и блестящие результаты высокотехнологичной суеты — всё претендует на звание «самого важного». Но ничто из этого идеалом не является. Идеал — это то, что вызывает к жизни нового человека, способного создавать новую вещественность.
— Аминь.
— Воистину, голубчик! В условиях глобализма война за себя самого равна борьбе за жизнь на земле вообще — за жизнь накопленных массивов культурной и научной памяти, за сохранение ремесла, возможностей коммуникации, традиций, истории и так далее. Вот в чём проблема грамотных, но безнравственных: ремесло без проповеди порождает смерть. Смысл не в том, что мы умеем делать, а в том, какими нас самих делает выбранное дело.
— Аминь-два!
— Война всегда! Перманентно существующая «военная ситуация» развивающегося мира в нашем случае дополнена процессом внутренней деградации, болезнью, неизлечимой чахоткой страны — перманентно существующей внутри общества «гражданской войной».
— Аминь-три!
— Чем измерять качественность воспитания? Словом НЕ. Опционально. Как в Евангелие. НЕ укради, НЕ прелюбодействуй, НЕ пожелай ближнему… И так далее. С расширением опций: НЕ опоздай, НЕ пропусти урок, НЕ забудь обещание, НЕ кури, НЕ поддавайся моде, НЕ пей ради пьянства, НЕ… Можно померить в единицу времени количество «включенных опций», сравнить с предыдущим результатом, — это и будет наглядным показателем роста. Количество НЕ может быть произвольным. Более того, каждое НЕ для компромиссного удобства может быть раздроблено на подкатегории и свои подопциональные «баллы».
— Издеваеш-