есть что беречь.
— Послушаешь?
— Валяй.
— Крутого посола грибочки достали джентльмены из бочки. И от соседа к соседу струилась, как брага, беседа о том, что на небе и в доме, понявший других, недопонят, что деньги отчаянно тают. И что генофонд угнетают козлы мироеды и леди, кондуктор и пляшущий педик, писака, дошедший до точки… А вы не хотите грибочки?
— Ладно, так и быть, поставлю тебе положительную оценку. Троечку с минусом.
— И родителя вызывать не будешь?
— Не буду. Он всё равно не приходит. Бабушка пробовала его вызывать неоднократно. Не приходит.
— Опять сон был. Марсиане прилетели воспитывать наш город. Смотрят вниз, как на муравейник, и очень довольны: всё чётко, все, как по хорошо налаженной схеме живут — на работу бегают, в храм, на отдых, гуляют и путешествуют. Как часы! Залюбуешься! И только некоторые «муравьи» избегают общих троп и общих ритмов. Недоделанные! Примитивные! Совершенно не годные для жизни в такой красивой системе. Марсиане, разумеется, и объявили их «примитивными» и как раз решали: уничтожить, или пожалеть? А ты меня разбудил…
— Полагаю, тебя в примитивные записали? И ты спасался.
— Нет, спасаться лень было. Я как раз во сне за пивом собрался. Хотел порисовать сегодня слегка. Во сне, конечно.
— Запиши, или запомни. Не могу не зафиксировать рассказ своего приятеля, врача, посланного на стажировку в другой город. Точнее, сосланного. Так как больница, где он работает, срочно избавляется от… врачей под всевозможными поводами. Страна, как это и должно было случиться, обезумела от идеи «собственности». Здание больницы, расположенное в самом центре нашего городка, похоже, готовится к смене хозяина.
В командировке серьёзный врач с удивлением обнаружил, что никакой стажировки нет и не будет. Просто надо регулярно платить за всевозможные бумажки, сертификаты и справки. Тогда комиссия подтвердит квалификацию. Если, конечно «сдашь» на экзамен и на банкет. А за пропуски занятий и опоздания — отдельные штрафы. Это — дневная его жизнь. А вечером, в общежитии он был вынужден наблюдать быт тридцатилетних своих коллег, выросших и купивших свое образование уже в «новейшее» время. Эти люди до двух-трех часов ночи сидели в комнатах и громко беседовали «под пиво» при громко включенном телевизоре. Приятель пробовал выключать аппарат. Оказалось, это опасный и тревожащий эксперимент! Разговоры обрываются на полуслове, наступает гнетущая пустота и собеседники требуют: «Включи!» Хороший человек не понимает: «Зачем? Ведь вы же все равно не слушаете диктора, не смотрите передачи и фильмы» — «Включи. Для фона». Без этой «несущей волны» собственный разговор у бедняг не получается. Зато в момент показа огромных десятиминутных рекламных блоков, компания, как по команде, поворачивает головы к экрану, все разговоры моментально стихают, а рекламное теле-содержание улавливается, наконец-то, с самым наибольшим вниманием. Трагикомичная ситуация всякий раз повторяется. С точностью карикатурной запрограммированности.
Здравомыслящий один среди всех. Он старше их всего лет на двадцать. «Не понимаю! Кажется, что это — просто плохой спектакль. Но нет, они ведь и на другой день перед лекциями обсуждают, кому какая реклама запомнилась лучше… Знаешь, во что они верят? Это поколение выросло в эпоху самого настоящего второго пришествия — они верят в рекламу!» Ты слушаешь? Спасибо. Правда, какой хороший человек! Он мне инсулин выписывает. Без очереди. По блату. Мы с ним о жизни на других планетах беседовали как-то.
— Ага. Вернулся друг твой в родной городишко, а место работы — уже несобственное. Обидно, конечно. Книгу местной нашей истории нечеловеческая «свобода» на самокрутки растащила. Все уж кругом не собственное! Ни страна, ни судьба, ни время, ни законы, ни вера.
— Но ведь чем-то же человек владеет?
— Собой! Только собой. Очень уж это редкая «собственность» в «не наше» время!
— В детстве я, будущий полухудожник, рос и воспитывался недалеко от города Батуми. Однажды мальчик надолго заболел и пропустил в школе всю первую четверть. Надо было навёрстывать упущенное. А учебники в посёлке давно раскупили — организованно, ещё до начала учебного года. По чему заниматься мальцу? Самым дефицитным оказался учебник арифметики. И учитель посоветовал: «Ты сам съезди в город, в магазине для школьников купишь нужное». Я и поехал. Новенький учебник смотрел на меня прямо с витрины «Книжного». Но магазин был закрыт. Я честно прождал открытия дверей до самого вечера, но так и вернулся домой ни с чем. Потом я ещё много-много раз ездил к этой витрине. Просто ездил, не думая и не раздражаясь, тупо и многократно выполняя наказ учителя. Но магазин почему-то был закрыт. И вот наступила весна. Природа цвела, щебетала и ликовала. «Необарифмеченный» малец в очередной-очередной-очередной раз тупо стоял у стеклянной витрины, привычно соприкасаясь взглядом с новенькой, собственно, уже ненужной теперь «Арифметикой»…
Именно в этот момент меня пронзила мысль, которая определила, нет, осветила всю мою дальнейшую судьбу. Я понял, что ТАК будет всегда!
— И что?
— И — ни-че-го! …В пятидесятилетнем возрасте известный тебе полухудожник болен тяжелой формой сахарного диабета. Он ненавидит работу в любых её проявлениях. Он живет в мрачном индустриальном районе города, наполненном озлобленными люмпенами и пропойцами. Из окон его квартиры видна церквушка, возникшая на месте еврейского кладбища с той же поспешностью, с какой выпрыгивают из-под земли коммерческие ларьки. Иногда ты с ним видишься. Дружишь, потому что…
— Оригинально. О себе — в третьем лице?
— Извини, ближе подобраться не получается. Витрина мешает.
— Э-эээ… Лучше уж смотреть куда-нибудь, чем на стеклянные витрины и двери, навсегда закрытые ещё в прошлом. Знаешь, наверное, мы сами написали свои учебники жизни. В них куча весёлых картинок. В начале учебника — сплошные ответы, в середине — много вопросов и шума, а в конце — много-много пустых страниц. Тираж не предусмотрен.
— Сказать можно?
— Прошу!
— Он жил и умер на «Буммаше»!
— Молодец. Всегда свежо. Будем до слёз хохотать над удавшейся вдруг шуткой.
— Потому что это и впрямь очень смешно.
— Скажи мне что-нибудь.
— Приятно помечтать перед смертью!
— Господи! Чем тебе помочь? Пива или водки принести?
— Настоящая любовь никогда не бывает единственной.
— Держи. Только не пей всё сразу.
— Дух без плоти недоказуем, плоть без духа — невообразима.
Учеников остаться не должно!
Мудрец идет невидим и неслышим,
Роняет в пыль слов новое зерно, –
Ах, как смешно: кто ж пылью дышит?!
Кто не готов, тому не суждены
Часы судеб без приводов пружинных.
Скопцы небес! Насильно, зажжены
Сердца рабов, их фитилёк наивный.
Умри, кумир, без выхода в сие!
Пусть люди пьют, плодятся, говороют,
Взлетают, рушатся, кривляются в белье…
И бога пусть творят, а не воруют.
— Тот, кто видел, как ЭТО было на небе, знает, как ЭТО будет на земле.
— Уж не хотите ли вы сказать, сэр, что «было» и «будет» — одно и то же?
— Да, если речь идёт не о веществе.
— Получается, что привычная реальность… вторична?
— Разумеется! Причём, претензия на почётное место номер два в ранге того, что совершает мир Образов, перемещаясь в иерархиях сущего, весьма самонадеянна.
— Ого! Получается, так называемое «есть», — самая неустойчивая форма жизни?! Уж слишком недолговечно всё… Во времени — всё временное?
— Браво! Именно в настоящем вечности, то есть, реальности, нет. Это ли не очевидно?
— А для чего тогда нужно «отвердевшее ненастоящее»? Звёзды? Предметы? Эволюция вещества?
— Для создания самого времени. Время — виртуальная реальность, помогающая прогрессировать информации очень быстро. Мир — это память. Объём её, скорее всего, неизменен, а вот качество памяти — игра особенная: оно может изменяться! Ради этого кто-то и нагородил весь огород.
— Кто?
— Память не персонифицируется. Каноны называют эту основу Свет. Безальтернативное нечто.
— Ну-ну. Можно сделать кое-какие выводы…
— Например?
— Власть вещества, преобладающая над властью идей, ведёт к его самоуничтожению.
— Это непреложность, и этот закон ещё никому не удалось нарушить. Механизм не имеет обратного хода: обновление «здесь» целиком зависит от успешной связи с тем, что «было там»… Разрыв этой связи — конец процесса вообще. На подпитке идеями «из ниоткуда» мы сидим, опущенные на самое дно небес, как водолаз на шланге. И можем сколько угодно воображать о своей независимости! Вот только доказывать её не надо бы… Мир целиком «односторонний», ему глубоко безразличны наше многомерное само-понимание и наша физическая дуальность.
— Напрашивается ирония: чем ближе к идеалу, тем существеннее торжество идеализма…
— Конечно! Физическая реальность — это, знаете ли, сэр, химера, породившая всё, чем мы пользуемся, но заслонившая Источник. О, Источник! Вокруг этого живородящего огонька кружатся мотыльки всех религий и безумств, не так ли?
— Картина настолько полна, что к ней хочется добавить лишь один-единственный недостающий элемент.
— Какой?
— Самого себя!
— Ха-ха! На картине для этого есть место?
— В том-то и дело, что нет.
Нет времени прошедшего,
Есть времена идущие,
Нет человека бывшего —
Есть опозданье ждущего.
Нет ничего несвязного.
Но в немоте бессвязности
Слоения тайн показаны —
Чтобы язык жил разностью.
Колонна мыслит формою,
Певцу дано — стремление!
Зачем душа голодная
Клюёт зерно сомнения?
— Смею заметить,