нное, зло спрятанное... Рекламный мир! Равновесие не настоящее! Смерть запуталась, не знает с кем быть поближе... Эй, ты зачем свой рисунок порвал?
— Стараюсь быть бесследным. Цитирую тебя, так сказать, на практике. Хулы не будет. Ом-ммм!
— Пьянство — это наша йога! Обыкновенный человек после нашей «йоговской» дозы не встанет. Тридцать, шестьдесят, тысячу дней без еды? Легко! Ну, йога, или не йога?
— Йога.
— Эти крылья, мой мальчик, и тебе помогают не упасть туда, где всё теперь «титульное»: и нация, и религия, и литература…
— Знаешь, почему я всё-таки занимаюсь искусством?
— Пей, мой маленький друг, пей. Пей, коли не можешь петь. Усни под сладкий лепет мандолины.
— Создавая искусство, я пытаюсь выразить то, что невозможно выразить словами в принципе. А слушая искусство, я пытаюсь понять то, что невозможно понять в принципе…
— Нам, буддам, пожалуй, легче. Мы не нуждаемся в искусстве. Мы нуждаемся только в пиве.
— Оба погибли.
— Кто?
— Оба. И бог, и дьявол. Это мы их не уберегли. А ведь хорошие были ребятки, работящие. Теперь таких уж нет.
— Тебе-то кто больше нужен? Собеседник, или собутыльник?
— Оба. Сила собеседника мне нужна для того, чтобы преодолеть ограниченность собственных представлений. Стать нарушителем себя самого…
— О! Уже возрождаются!
— Кто?
— Оба!
— Академика по телевизору показывали. Молился. А на другой день он же интервью давал, упомянул, что способен с бомжом под водочку общаться. Как это возможно?
— Культура — это опиум для интеллигенции! А религия, как известно, опиум для народа. Неужели два «опиума» не договорятся? Да ещё и под водочку! Скажи, ты веришь в культуру?
— Чушь! Что значит «веришь в культуру»?
— Вот! Есть те, кто культуру делают. Есть также те, кто ею питаются. А те, кто вне этого процесса — в непонятное просто верят. И с религией так же. Они же сёстры — культ и культура! На трупе старшей растёт другая. Доброму человеку надо бы преодолеть и то, и другое.
— А то что?
— А то придётся перед телекамерой молиться, а потом ещё и рассказывать, как ты с бомжом гулял.
— Я же не академик!
— А разве я говорил о тебе?
— Я одинок.
— Диваноид! Ты достиг своего одиночества не в результате работы!
— Так меня ещё никто не оскорблял.
— Ко мне зелёненький прилетал. Рост метр двадцать. Ничего не просил и ничего не сказал. Просто сидел на подоконнике и смотрел, не мигая. Я в нём братика почувствовал. Но не по разуму, конечно. По генам. Они, зелёненькие, к нашим девочкам когда-то очень сильно приставали. Так расы на земле и получились. Люди — это результаты генетических преступлений инопланетян.
— Ну, и где твой зелёненький сейчас?
— Я его к бабушке послал, она чудеса любит. Пусть порадуется старушка.
— Радуется?
— Шестые сутки уже не спит. Специальные книжки какие-то по ночам читает. Потихоньку сама зелёненькой становится. Я же говорю: они девочек портят!
— Люди не могут любить людей. Не дано. Покрыть всё человечье стадо одной любовью может только нечеловек.
— Но друг друга-то они любить могут?
— Друг в друге люди любят или ненавидят только самих себя.
— Жаль…
— Жалких — не жалко! Жалеть нужно сильных, кому многое дано, и надо давать им ещё больше… А нечего дать! Сильные вырождаются от безделья.
— Обожаю заповеди. Как любимая пластинка. Сам не споёшь так, а слушать приятно.
— Откуда ты берешь свои мысли?
— Они… не мои. Я просто «открылся» для мыслей, как полустанок. Вот по моим «путям» и несутся те, кто ещё что-то на земле недосказал, недосмотрел, недочувствовал… Доделывают свои дела через меня и мной. Я так учусь.
— Компашка подобралась постоянная, или разные бывают?
— Разные. Великие есть. Многих я вообще не знаю. Стоят за спиной, рядом, сверху смотрят, дышат прямо в мозг. Такое возможно, когда меня нет. Ну, как бы совсем о себе забываешь и не охраняешь себя. Внутренние чувства и мысли должны при этом молчать. Поскольку «местная жизнь» внутри меня обычно очень уж шумная.
— Будда понимает. Ты ведь и здешних козлищ слушаешь так же?
— Да…
— Они что, тоже «великие»? Ха-ха-ха!
— Великие мне сказали, что великое на землю приходит через любого человека. Через любого! Главное — слушать. Если «слушать себя» вдвоём с кем-нибудь, — дорога на землю для великого облегчается.
— Будда плачет. Не случилось бы хулы.
— Убивая время, ты убиваешь себя.
— Я же говорил, что мастерство не пропьешь. Одним ударом я прикончу обоих!
— Идущий на свет, идёт не за собственной тенью.
— А за чьей?
— За тенью того, кто идёт на свет впереди него.
— При чём тут вообще образ тени?
— Всем на земле властвует именно тень! Но создаёт её только свет. Вот почему так много имитаторов и того, и другого.
— Зелененький на минутку залетал. Рассказал про один оригинальный медицинский метод оздоровления нашей цивилизации.
— Апокалипсис номер такой-то?
— Ну, что ты! Всё очень гуманно. Они берут какой-нибудь кораблик или самолёт с пассажирами и кидают его в другое время. Живьём. Медики знают про этот способ: если тело покрыто непроходящими чирьями и прыщами, то надо взять кровь из руки, например и тут же вкатить её в ногу. Прыщи и чирьи проходят. Зелёненькие этим активно пользуются. Только не в теле, а во времени.
— Чего ж он тебя не взял вместе с диваном?
— Ему не разрешили.
— Кто?!
— Тёмнозелёненькие. Но этих даже он не видит.
— А почему многие люди так боятся темноты?
— В темноте наше воображение становится очень ярким.
— Значит, они боятся не темноты, а своего «тёмного» воображения?
— Конечно.
— До-ре-ми-фа-соль… Учись, дочка, учись. Знаешь, как красиво звучит музыка сфер с триста сорок второй по семьсот пятьдесят восьмую октавы!
— Не знаю.
— Вот, представь. Какой цвет получится, если сложить все цвета вместе?
— Белый.
— Молодец. А что получится, если все звуки сложить вместе? Молчишь? Правильно молчишь, дочка! Ну, что получается?
— Тишина…
— Да, да! Самая лучшая музыка в мире! Тишина! Скажи, ты умеешь петь паузами? Ты можешь говорить знаками препинания? Учись, дочка, учись. Все наши «смыслы» — это разложение тишины на «спектр». Разложение! Играй, дочка, играй!
— До-ре-ми-фа-соль…
— Смерть стерильна!
— А жизнь?
— Что, сам не знаешь? Сплошная зараза!
— Органика — это одно, культурный слой — другое. В нём тоже есть свои хищники и травоядные, свои высшие животные и рептилии, свои одноклеточные и ископаемые… Но особенно меня умиляет мир интеллектуальных насекомых. Короток их век.
— Любовный треугольник — фигура, несомненно, жёсткая.
— Я к твоей жене не подкатывал.
— Успокойся. Она нам не нужна. Только ты, я и Будда. Настоящий любовный треугольник — фигура вертикальная. И чем выше мы поднимем своего Будду к звёздам, тем ближе станем друг к другу на земле.
— Изначальный набор, к сожалению, очень невелик. Тридцать два зуба. Тридцать три буквы. И всё. Расходуй, как знаешь. Зубов осталось меньше пятнадцати, а букв…
— Ни одной?
— Две всё-таки остались. Ом-ммм! Спасибо им за это. Не предали дедушку.
— А как ты хотел? За выражения приходится платить. Да нет, не за те выражения! За другие. Так уж задумал главный конструктор. Дух выражается в вещи, мысль выражается в слове, нравственность выразительна в молчании. Понимаешь? Главная трудность в том и состоит, что мысль и нравственность — невидимки. Их приходится улавливать косвенно, буквально о-бо-зна-чать. Одно через другое. Так, например, в хороших стихах звучащая мысль подкрадывается к самой сердцевине тихого…
— И жрёт его. Так же, как примитивный охотник пьёт кровь убитого, чтобы перенять его силу. Я же говорил тебе, что у них, на земле, люди перестают читать книжки. Для чего ты их пишешь? Уж не спрашиваю: для кого? Для чего?! Это же верный знак: не пиши! Твоё умение безнадёжно устарело.
— Устарело?
— Да! Дело не только в ограниченном числе зубов и букв, данных нам изначально. Что обиднее всего — количество чувств тоже ограничено. Всего пять. Скажи! За что нас так кастрировали? Но ничего, ничего… Смотри! Народились детки, у которых этих чувств по восемь-пятнадцать, а то и больше.
— И что это значит?
— А то! Привычная земная жизнь подходит к концу, вот и включаются всякие дремлющие ресурсы. Это, конечно, не новая раса людей и не массовое явление вундеркиндов. Это — просто защитная реакция. От ужаса и страха. Мы, помнится, с тобой обсуждали: «военные» детки не по своей воле созревают чрезвычайно быстро. Вынуждены учиться недетскому, чтобы выжить…
— И им, испугавшимся куда-то там «не успеть», не нужны книги.
— Не поэтому. Они просто другие. Они не нуждаются в «идолищах», порождённых предыдущей культурой. Им незачем по-старинке выражать то, что так и не смогли выразить наши с тобой примитивные пять чувств и тридцать три буквы. Они преодолеют нашу громоздкую и самовлюблённую культуру без усилий! Ты же сам мечтал о том, чтобы искусство стало бесследным. Вот оно и становится таким. Это — искусство жизни, а не искусство создания искусственных посредников между видимым и невидимым. Новые детки не нуждаются в посредниках. Они напрямую видят всё: мысли, чувства, желания, смысл, нити духа, кладезь наития, электрические и магнитные волны, макро и микромир, текст и контекст, суть себя и суть отношений, они слышат музыку сфер и голос разума. Зачем им какие-то примитивные «консервы»? Дурацкие сюжеты, составленные из тридцати трёх букв и пропущенные сквозь тридцать два зуба? Зачем убого «выражать» то, что непр-