могучем стволе. Подобный, почти спиритический опыт общения я проводил однажды дома с раздвоенной березкой, что росла у дороги. Березка от моих домоганий «проснулась» и повела себя, как сирота — привязалась, не отвязаться. Года два в душе свербило непонятным образом. С тех пор я деревьев побаиваюсь, очень уж они давно живут на планете, гораздо дольше нас — в невидимом властвуют. А с платаном не удержался: ты кто будешь? Он меня ответом не удостоил. Вроде как безродный мальчишка к барину подкатывает; о чем с холопом говорить?
Даже деревья разным воздухом дышат! В одном месте сироты получаются, в другом — баре. Семена! Корни! Одни говорят: «Уж больно место у вас хорошее!» А другие сетуют: «Эх, нам бы ваше время!» Редко одно с другим у людей сходится.
Эмигрант обитает в престижном 16-м квартале Парижа, — это там, где стоит Эйфелева башня и живут новые русские. У каждого эмигранта есть свое «здесь» и свое «там». Между двумя точками жизни Эмигранта протянута извилистая тропка судьбы: актерские искания, работа в московскх театрах, болезнь мамы, жизнь в Одессе, фиктивный брак с парижанкой, бегство из-за границы на родину и вновь бегство…
Нынешняя жена Эмигранта одесситка, она готовит обед и украшает специфический «компьютерный» разговор двух мужчин сочным одесским говором, ехидными репликами. Эмигрант снимает клипы и ставит спектакли (в масштабах художественной самодеятельности, но — профессионально), жена шьет костюмы.
Как живут? Входишь в подъезд дома — шикарно: бронза, ковры, но идешь далее не к парадной лестнице и не к решетке лифта, а к скромной боковой двери. Дальше, как обычно: по вертикальной винтовой лестнице — топ-топ! — на шестой этаж в малюсенькую комнату под самой крышей, где когда-то ютилась прислуга. Зато, спросят, где живешь — шестнадцатый микрорайон! О!!!
На деловую беседу мы потратили с Эмигрантом минут пять, остальное время чесали языком и смотрели в экран монитора. Эмигрант готовит особенный спектакль: часть действия происходит на подмостках, а часть на экране — живые и виртуальные герои взаимодействуют, волшебным образом переходят из одного пространства в другое. Тема: любовь в Париже и КГБ в России. Реальный случай: актера советсткого кукольного театра — в порыве любви и в знак благодарности за высокое искусство — целует на парижском перроне неизвестная девчонка. Дома мужика затаскали, он всего лишился, пил и был одержим маниакальным стремлением вернуться в Париж и найти ту девицу, чтобы задать ей единственный вопрос: зачем?!
В сценарном варианте Эмигранта — таки он ее нашел. И вот они танцуют аргентинское танго, они сближаются для поцелуя, а на мужчине — маска Пьеро; женщина что-то мучительно преодолевает в себе, наконец, она снимает с него маску, а под ней — нарисованное лицо кукольного Пьеро, точь-в-точь такое же: белое и неподвижное. И женщина вдруг надевает первую маску на себя, они становятся абсолютно похожи, она его обнимает и наступает мир — белый и неподвижный.
Комнатка заполнена цифровой апаратурой, специальными коннекторами, накопителями, приводами и прочим «железом».
— А куда без техники? Вот, вложился, кормлюсь теперь. Все сам, сам и сценарист, и режиссер, и актер, и монтажер, и продюсер.
Ну, это и нам знакомо: хочешь сделать быстро — делай один.
Воля и стремление! Без этого нигде не выжить. В одном из парижских ресторанов работает русский, он полностью глухой, французский язык выучил, читая фонетику по губам. Фантастика! И понимает, и пишет, и сам говорит без акцента.
Кстати, полицейские в Париже зорко следят за тем, чтобы профессиональная съемка на улицах города не велась, требуется специальное разрешение мэрии, платное, разумеется. Эмигранта за этим занятием ловили, он поступал по-русски: ничего не понимал и притворялся туристом. Только туристам здесь все можно, как у нас бандитам.
К приезжим и бездомным тоже лояльны, есть ночлежки, можно позвонить по «015» — приедут, подвезут на машине, бесплатно устроят на одну (только на одну!) ночь в гостинице. Социальная забота, государство заставляет всех владельцев гостиниц постоянно держать для возможной такой клиентуры несгорающую «бронь». Назавтра трюк с «015» можно повторить. Говорят, иностранные студенты этим пользуются во время каникулярных путешествий. Парижане чувствительны к некомфортности, поэтому стараются бездомным то ли помочь, то ли откупится от их страданий. Нынешней зимой на улице замерзли четыре бомжа, они стремились переночевать в метро, а метро на ночь блокировалось. Такой скандал французы своим властям учинили! Теперь метро на ночь оставляют открытым. Похабени и плевков на полу сразу прибавилось.
А вот и ценная информация от Эмигранта: на такой-то остановке метро («Barbess») есть базар, по средам и субботам, ближе к обеду, к моменту закрытия базара фрукты можно покупать ведрами и ящиками. За евру — кучку.
При взгляде из России многим приятна мысль, что Париж русский. Что в нем очень много наших и нашего. Эта легенда порождена русским самолюбованием. Русского Парижа нет. Африка к Франции гораздо ближе во всех отношениях.
Эмигрант консультировал впрок.
— В середине лета Париж опустеет: жара, колоссальное количество нагретого камня и мало зелени — все уедут за город. Рестораны закроются, паркуйся, где хочешь, полиция с 15 июля по 1 сентября не штрафует официально. Одни туристы будут шататься.
— А ты?
— Я работать буду, у меня спектакль вот-вот… Хочешь, я тебе программу дам, «Осёл» называется, бесплатно тянет из Интернета все, что хочешь!
Но тут мы сравнили наши скорости жизни в проводах, и «Осёл» отпал сам собою. Всюду неравенство. Даже в возможностях электронного воровства. Видимо, это и есть справедливость.
— У меня тоже сценарий в голове крутится, — говорю.
— Какой?
— Фильм. Гавный герой — звук. Ухо человека. Русское ухо, впервые попавшее в Париж и впервые услышавшее чужую речь. Человек не понимает слов, и поэтому он перестает их слышать. Мозг ведь это делать умеет — отбирает для анализа только то, что ему понятно. Незнакомый мир Парижа предстает в виде интершума — всего того, что в переводе не нуждается: шума улицы, голоса животных и природы, звуке машин, крике грудных детей и стонах инвалидов, свистках полисменов… Прочие люди открывают рты, но они беззвучны. А в конце сюжета маленькая девочка берет приезжего за руку и говорит ему: «Бонжу-ур!» И вдруг человек начинает слышать речь! Еще не понимать, но уже — слышать!
— А в чем интрига? Что-то ведь должно произойти?
И я понял, что правы те, кто разделил мир на аудиальщиков и визуальщиков. Париж — столица визуалов, главный театр планеты. Без зрелища тебя здесь не услышат.
А Эмигрант добивает, напоминает об универсализме типа «хочешь жить — умей вертеться»:
— Я ведь долгое время групповой психотерапией еще занимался, методами театра лечил людей от алкоголизма.
— Помогало?
— Да! Были очень богатые клиенты.
— А почему не стал продолжать?
— Не могу долго делать одно и тоже.
Что ж, это знакомо. И тоска знакома, когда «одно и то же» до смерти надоело, а новой дороги не видать.
Двигаться надо! Французов идея движения гонит на неприступные скалы или в Марианскую впадину. Нашему брату из всех видов свободы хватает свободного падения: вечером с двух стаканов упал, утром силком поднялся — есть «движение», значит, есть человек.
Еду в метро, а сам думаю: вот привезу в Европу дочурку, а она первым делом и спросит: «Пап, а почему дядя грязный?» Нутром чую, спросит. Как ей объяснить, что человек — это не цвет кожи, что нельзя сравнивать, что сама приычка сравнивать — чистый расизм.
Разум не может существовать вне сравнений. А нравственность не сравнивает. Не умеет. Я всегда был уверен, что именно нравственное является «педалью тормоза» для всеядного и бессовестного человеческого «компьютера» на плечах. От дисбаланса между «можно» и «нельзя», между скоростью и замиранием растет неуравновешенность и возбудимость внутри человека. Каждый второй француз (по данным статистики) — постоянный клиент психоаналитика. «Компьютер» на плечах без внешней профилактики начинает «виснуть» и «глючить». В мире психоаналитики (впрочем, как и в религии) есть специалисты по «переформатированию» личности. Искусственные мозги появились раньше, чем силиконовая грудь.
Ближе к вечеру, в парке машинально прихлопнул на себе единственного на весь Париж комара. Природа отомстила тут же: сверху на меня какнула птичка, попала.
Давид-композитор в своих джазовых композициях, я догадался, компенсирует свою застенчивость — музыкальным шумом ударных и электроники, предельной пронзительностью саксофона и трубы, африканской ритмической экзотикой: все в одну кучу — супермикс!
— Подпишешь свой диск на память?
Давид подписал — будто мелкая птичка клювом неуклюжих буковок наковыряла, насорила маленькими черными крошками на листе… Был когда-то в нашей развеселой студенческой компании похожий парень. Нежный, очень воспитанный, чуткий ко всем. Голубой человек. Запинали его насмерть около «Рюмочной» ноги перестроечных подростков.
— Правда, правда! Все в людях сделано по шаблону. Я объездил все континенты и могу говорить с уверенностью: существует около восьмидесяти «моделей» устройства человека. Не важно, китаец ты или негр. Типы узнаваемы и повторяются везде. Как врач говорю.
Слова моего школьного приятеля, ставшего крупным светилом в медицине, засели во мне, как присказка. И вот гляжу я на пари-