несколько бережно хранимых фотографий, где друзья рядышком. Княгиня очень дорожит этими изображениями. Глаза Александра темны и спокойны, как вход во вселенную. Его убили. Накануне убийства он рассказывал ей о том, что «опять вызывали в КГБ, беседовали».
— Мне никогда не снилось чего-то такого… А тут вдруг отец мой является и говорит, что его убили. А у меня голову вдруг больно стало. Папа, говорю ему во сне, ты ведь уже умер, как тебя могли убить?
Наутро в Париже раздался звонок из Москвы: «Несчастье! Сегодня ночью Алика убили. Ударили по голове».
— Вот ведь как получилось, сон говорил мне языком притчи о моем духовном отце. Сны знают о нас больше, чем мы сами о себе.
Сегодня ночью Жизнь проснулась в слезах и удушье.
— Я так испугалась вдруг за вас: уехали! далеко ведь! И мне приснилось, что Совершенная задумала самоубийство.
— Жизнь, все хорошо, просто мы ехали ночью в спальном вагоне, в скотовозе, кондиционер заклинило, и мы мерзли, как в морге.
— Ах ты! Теперь понятно. Пельмени будешь?
— Откуда пельмешки?
— С Хозяйкой в ресторане помирилась, до двух ночи разговаривали. У нее нервы сдали: десять лет уже во Франции, а языка не знает, себя развивать нет возможности — каждый день у плиты в ресторане по двенадцать часов. Каждый день! Рехнуться можно. Ха-ха! Вот она и рехнулась. Даже поплакала ночью.
Вот и ладушки. Отпрыск-оболтус экзамены не сдал и, скорее всего, не сдаст.
Напоминать о себе во Франции приятно по-французски. Альтернативного языка нет, если это только не язык секса.
Я смотрю из окна на бетонный дворик. Там стоит большая пластиковая кадушка с землей. Из земли растет зеленый бамбук. Сверху его стригут, а снизу корням никогда не уйти дальше кадушки. Это не родная земля.
Надо до последней капли «выдавливать из себя эмигранта». Только у туриста есть надежный тыл: время и место здесь, время и место там. Турист волен менять одно на другое по своему усмотрению. Турист за границей — человек! И самое главное: он сам себя человеком чувствует.
Это я после беновской холостяцкой тюрьмы-берлоги укрепился в перевороте мнений. Дома тоска — родная, она протяжные песни на свадьбах поет, она веревочкой русской жизни вьется, петляет, да без петель: кривая вывозит! Тоска на чужбине — под чужую бренчалку; может, и до свадебки доживешь, да прямая тропинка русской лесной душе — нож. Что надо, что не надо, — все позарез! Оттого и тропинки наши кривые, чтобы на крайностях наклоняться удобнее было — как на гонках, как на вираже. Русское — большое: и проклятия выдержит, и похвалу. Похвалы, правда, русским бояться надо, она ведь только глупцов окрыляет, а дураков слепыми делает.
Не зря в Париж съездил. Не зря. На Родину насмотрелся, как со смотровой площадки: красивая она издалека! И говорит она на том же языке, что и я. Хоть бы позвонила, что ли.
Открываю наугад сочинения Княгини: мысли, самодельный альбом с текстом, который я везу возможному русскому издателю. Этические наставления: «Мы всегда будем чувствовать в себе пустоту, которую не в состоянии заполнить, — и будем чувствовать ее до тех пор, пока не разберемся, откуда она.» С точки зрения рационалистов духовные люди слишком уж однообразны в своем возвышенном состоянии. Почти занудстве. Так им кажется. Потому что они очень много говорят, не зная. А видящий знает, но привык говорить скупо и сдержанно, только формулы. Единственная общая территория — жизнь между теми и теми: поступок. Во всех странах эта невидимая зона превращения человека в человека очень мала. Поэтому человек, с одной стороны, над ней потешается, а с другой — оплакивает.
Я сказал Совершенной:
— Все, что перестает развиваться, начинает стремиться к размножению.
— Ты это где взял? О! Это нужно запомнить. Жизнь ведь хотела второго родить…
— Это закон природы.
— Кто сказал?
— Ученый, мой друг, он занимается биопроцессами.
— Хороший закон…
По блеску в глазах я догадался, что только что вручил Совершенной секретное оружие.
Я точно знаю, что Париж мне сниться не будет. Так же, как и я ему. Русские картины мне здесь тоже не мстятся. Так же, как и я им. А вот Родина сказала по телефону, что видела меня «рядышком-рядышком», и это не сон.
Совершенная пришла в большой усталости — после ночи на мобильных французских железнодорожных нарах, после дневных концертов.
— Звонили?
— Нет.
— Что еще?
Хочу развеять усталость, заигрываю.
— Вы мне девушку обещали.
— Какую девушку? Когда?
— Русскую. Чтобы она меня в Лувр сводила.
Лицо делается каменным, Совершенная поднимает телефонную трубку и начинает набирать номер. Отвечают. Лицо вмиг делается лучезарным, как на рождественской открытке, голос медовеньким:
— Тю-тю-тю! Тю-тю-тюлюшки!
Еле остановил. Смотрим друг другу в глаза. Это поединок.
— Зачем же так сразу?
— Слова для меня имеют действие. Ты спросил, я выполняю.
У Совершенной близка к поверхности «точка кипения», она устала, устала притворяться довольной.
— Что еще?
— Хочу в собор зайти, но не знаю в какой. Под куполом постоять.
— Это не ко мне.
Она думает, что я не понимаю, не улавливаю ее раздражения. Она думает, что я, как те парни из вагона, не понимающие русского: «Это живой жандарм. Круглый дурак, образец французской тупости». Можно говорить все, что угодно, он не понимает, он следит лишь за улыбкой на лице. Она не понимает, что я читаю ее усталость легко, как азбуку. Пора прощаться.
— Пока, я пошел ночевать к Бену.
— Ты же ненавидишь его дом.
— Пока.
Совершенная вздрагивает, показывая на стену с «вечными» электрическими часами. Часы вдруг остановились.
Между прочим, у Бена совсем неплохо. Он пока еще молодой холостяк и не ценит свое главное сокровище — хаос. Я накупил сладкого, заварил турецкий чай, наелся, как Тузик, и не хочу ни лаять, ни вылезать из конуры. Хорошо бы сейчас проливному дождичку до утра зарядить!
Сочинения Княгини — папка бумаг из восьмидесяти двух страниц. Этика: познание, любовь, пища, молитва… Ничего нового, конечно, и быть не может. Но после прочтения я улыбнулся так же легко, как если бы держал пост и молился. Особые слова, как огонь, о нем нельзя рассказать через книгу, передать его, замуровав послание в знаки… Огонь духа такой же живой, как и физический, он поддерживается и передается только в череде «поленьев», только прямым контактом учителя и ученика. Никто из людей не знает: в какой момент он учитель, а в какой ученик? Поэтому мы не сможем обойтись друг без друга в своем самопознавательном «горении». Дать себя для поддержания этического пламени — это действие, которое полностью подчиняет себе игры разума.
Умникам Княгиня не нравится. Они хотят, чтобы она «доказала» каким-нибудь новым экстравагантным способом свое право на возвышенные слова. Этого нет.
Жизнь хохочет.
— Мы с Совершенной в Париже новую пословицу придумали.
— Какую?
— Друг, товарищ и враг! Правда, смешно? Ой, не могу: товарищ и враг!
Этика помогает любить врагов. Потому что они — это ты в зеркале. Так Княгиня написала.
Улыбаюсь. Уже мысленно репетирую обмен обратного билета в авиакассах, вспоминаю нужные английские слова. Совершенная, наверное, будет думать, что обиделся вдруг, что «отомстил» сам себе: мол, дурачком был, дурачком и помрешь. Ладно, поглядим, русских цыплят по-осени считают, а осень — закат Европы — не за горами. Мне об этом академик Жорж сообщил. Прости, Совершенная! Я действую так, как хочу; у тебя твое «хочу» в тебе самой сидит, а мое где-то там… Точку в дневнике поставлю и домой уеду. И не надо палить «неблагодарного» зрачками, как напалмом. Точка-то, вот она, совсем уже близко, воткну ее в бумагу в самом финале, как булавку, как смерть в куклу Вуду.
Господи, как хорошо жить! Пусть будут счастливы все несчастные. Если нет у них счастья быть сытыми, пусть ликуют от счастья быть нищими.
В общем, в Лувр я не пойду. А под куполом постоял бы: пусть на меня небушко посмотрит через свою французскую «увеличилку».
Липы в пригородах Парижа цветут — одуреть от запаха! — точно, липа, я ствол подробно исследовал: можно кору вымачивать, чтобы потом лыко драть, на мочало или на лапти сгодится… Сами собой эти мысли в голове появились. Как моль.
Да, Бог строит свои «телескопы наоборот» на Земле, чтобы разглядывать человека крупным планом, духовной инженерией заниматься. А человек-то сквозь «телескоп наоборот» на Бога смотрит и видит иначе: Бог-то маленький! Можно и поговорить на равных. Или помолчать. Что хочешь вытворяй: каков ты сам, таков и твой Бог.
Верхнюю панельку в автомобильных магнитолах водители не оставляют, так же, как в России, снимают, уходя, и держат при себе.
— Неужели и здесь воруют?!
Жизнь взвилась.
— Трижды у меня взламывали машину, стекла побили, замок расковыряли. Так противно! Как будто твою вещь в дерьмо окунули, а тебе с ней еще жить и жить…, понимаешь?
Понимаю. У нас этих «окунаний» пруд пруди: и частники промышляют, и государствушко «макать» народ не ленится.
Договариваюсь на завтрашний день.
— Жизнь, я завтра приду к тебе.
— Ух ты! Приходи.
— Я у Бена, мне одиноко.
— Правильно. Все через это проходят.
Девочки думают, что я готовлюсь к эмиграции; разворот будет резкий, через лобовое столкновение. Винсентский лес находится рядом с домом Жизни, пойду шататься меж дерев. Ишь! Эмигрантам одиноко, потому что Франция им не по размеру — они слишком маленькие, инородные, а страна о-го-го! В моем пижонском случае страдания те же