ь из струн метро, резонаторов улиц и галерей — слова и ноты. Так делают все. У меня не было этой возможности, и я поступил иначе — дав Парижу попутешествовать во мне самом. Он был моим смычком, а я — его вибрирующей пустотой. Это ведь так по-русски!
Есть язык, который на земле понятен всем: это — деньги. А я его почти не знаю.
Порядок оживляет себя анархией, анархия отрезвляется порядком.
В компьютере я нашел киплинговское заклинание победителя себя самого. Очеловеченная идеология колониального завоевателя.
«Владей собой среди толпы смятенной, тебя клянущей за смятенье всех, верь сам в себя, наперекор вселенной, и маловерным отпусти их грех. Пусть час не пробил, жди, не уставая, пусть лгут жрецы, не снисходи до них, умей прощать, и не кажись, прощая, великодушней и мудрей других. Умей мечтать, не став рабом мечтанья, и мыслить, мысли не обожествив, равно встречай успех и поруганья, не забывая, что их голос лжив. Останься тих, когда твоё же слово калечит плут, чтоб уловлять глупцов, когда вся жизнь разрушена, и снова ты должен всё воссоздавать с основ. Умей поставить в радостной надежде на карту всё, что накопил трудом, всё потерять и нищим стать, как прежде, и никогда не пожалеть о том. Умей принудить сердце, нервы, тело тебе служить, когда в твоей груди всё пусто, всё сгорело, и только воля говорит – иди. Останься прост, беседуя с царями, останься честен, говоря с толпой, будь прям и твёрд с врагами и друзьями, пусть все в свой час считаются с тобой. Наполни смыслом каждое мгновенье, часов и дней неумолимый бег, тогда весь мир ты примешь как владенье, тогда, мой сын, ты будешь Человек».
Совершенная пояснила.
— Я читала это стихотворение на разных языках. Лучше русского перевода нет ни у кого, даже у автора. Русский язык, он такой, такой…
И мы всласть поговорили о «вечном», то есть, о русских словах, которые получились по природе своей двоякими: образный смысл каждое слово несет по-восточному, как иероглиф, а логику выражает по-европейски. Оттого и сказанное на русском почти всегда двояко, лукаво, с запасной лазейкой меж недоопределенностей.
Но Джозеф Киплинг прям, как математика. Совершенную это восхищает. Повелительный русский годится для выражения реакционных амбиций. В таком проявлении этот поток приказаний возбуждает инстинкты, а инстинкты — это русское вдохновение, реванш одиночек.
Вежливость, как мне объяснили, может быть «дополнительной». Во Франции она стоит в повседневной жизни один евро — это чаевые.
Читаю, читаю то, что подарено здесь, воспоминания Великого Князя Александра Михайловича. 1823 год. «Европа! Европа! — это вечное стремление идти в ногу с Европой задержало наше национальное развитие Бог знает на сколько лет».
Дворняжку можно и воспитать, и обучить самым превосходным образом — дворняжки очень способные к восприятию. Но им нельзя дать породу — врожденную науку взаимодействия. Кровь необучаема.
На пахнущий «треугольник» я имел неосторожность пожаловаться, он бесследно исчез, в комнату роем налетели мухи, чувствующие свою близкую победу; я из комнаты вылечу раньше.
Культура слушать — достижение эстетическое, поэтому оно легко становится общим, культура слышать индивидуальна — она принадлежит умению управлять тишиной в себе.
Исповедь во Франции — искусство.
— Вот тебе выпечка к кофе.
— Поделим?
— Ты что! Я никогда не употребляю мучное с утра.
Совершенная недавно проснулась. На часах четыре вечера.
Страна есть Личность. Суперличность. Есть на земном шаре лидеры, которые всем и всему задают тон. Тональность. Это контекст мира. Так же, как на бумаге или на сцене, главное сообщают не слова, а интонация. Можно сказать: «Франция!» — и дальше можно молчать; большинство людей на планете испытывают после ключевого восклицания одно и то же. Можно сказать: «Россия!» — молчание будет другим.
Жизнь не важна. И смерть не важна. Если нет интонации.
Помню, как в четырнадцать лет наступила старость: будто бы «жизнь во мне» превзошла «меня в жизни». Русская старость может наступить еще раньше — при неуклюжем патриотическом, религиозном или дворово-тюремном воспитании. Русская душа тяжела на подъем с детства.
Творческая конференция прошла успешно: много говорили, много спрашивали. Но не знаю, признают ли французы субъективную «отсебятину» за разновидность честности? Публика интересовалась: русской военной доктриной, экономическими симптомами выздоровления промышленности, политическими интригами и русской православной церковью. Через два с половиной часа общения дали прочитать одно авторское стихотворение. На этом «встреча с уральским поэтом» завершилась.
Умные французы очень красивы, их шарм — в способности интересоваться чужой жизнью искренне и глубоко. Собственно, эта красота хороша для людей любой страны. Но во французах она угадывается еще и как изысканная элегантность: понимать принимаемое и принимать непонимаемое. Улавливаете?
Они спросили:
— Кто сейчас управляет Россией?
Я ответил:
— Страх.
Рассказываю аудитории.
— Однажды мне выдали вместо гонорара пачки журналов с опубликованным текстом; начало девяностых — время безденежное. Я собрал тогда на творческий вечер много друзей, несколько сот человек, и выставил все пачки.
— Продал! Отлично! Все сразу! — восхитились французы.
— Нет, не продал. Раздал! Просто так.
— А в чем выгода?
— Я избавился от тиража.
Замерли, не понимая. Ждут объяснений.
— Видите ли, взять в этой жизни сложнее, чем дать…
Заулыбались, как врачи в диагностическом кабинете, запереглядывались, как если бы я сказал о том, что в северном полушарии Луна квадратная.
Русских выражение печали на лице сближает, а французов заботит. Я думал, морщил лоб, а седой музыкант-профессор места себе от этого не находил: «Он все время на что-то сердится!» Здешняя интеллигенция, культурные люди ищут в живых встречах подтверждения легенды о высокой русской душе. Глинка, Чайковский — найтись должно что-то похожее на их музыку, что-то в этом духе.
Жизнь не так важна, как тишина после нее. В плохой тишине новая жизнь не родится.
Я гнался за тишиной, и она схватила меня.
Вера — это то, что человеку помогает распрямиться, а не опускает его на колени.
Вот и день прошел.
Порода начинается от корня, а не с места прививки.
Россия напоминает крупную и легкодоступную дворняжку, на которую охотно «делают садку», кидаются обладатели родословных.
В захолустном среднерусском городке я видел человека, который вырастил чудо-дерево, — привил к стволу дикой яблони: грушу, белый налив, сливу… Действовал, как Петр Первый! Но чудо, которое не имеет самостоятельного продолжения, — это, скорее, чудовище.
Русское прошлое не только непредсказуемо, но и бесперспективно. Поэтому и возникает пресловутая «загадка русской души» — лучшие плоды нашего Древа жизни не стремятся, созрев, упасть обратно к корням, а лишь с тоскою смотрят в пространство иллюзий, в небесную твердь. Отчаявшиеся рвут самих себя с материнской ветки и прилепляются где-нибудь. Многие засыхают. Талантливые и те, кому повезло, повторяют судьбу Гадкого Утенка.
Россия любит рекорды, чудь, которую демонстрируют одноразовые чудовища. Настоящее чудо живет в повседневном общении и воплощается на конвейере.
Пальма первенства растет там, где есть пальмовый лес.
Около Триумфальной арки огромная круговая площадь с примыкающими к ней многочисленными улицами. Ни одного светофора! Движение машин — невообразимая железная каша, а правила в этом месте Парижа, как при общинно-родовом строе: при любом столкновении — ответственность пополам. Никто не сталкивается!
Полиция, сколько я в машинах ни находился, не останавливала ни разу, в документы с гестаповским прищуром не смотрела. А дороги? Ну, что дороги: пластмассовую турку с горячим кофе ставишь на пластик под лобовое стекло и едешь, прихлебывая, на спидометре 120-140.
Я чувствую себя лабораторной ретортой, в которой реакция постижения другой страны прошла не в реальном времени и реальной судьбе, а во сне. Поэтому материальных результатов нет.
Жизнь — это самое ненастоящее из всего ненастоящего. Реально только воображение, и любое его овеществление — игра, мыльный пузырь.
Случайно увидел цитату из Каббалы: «Камень превращается в дерево, дерево превращается в зверя, зверь превращается в человека, человек превращается в демона, демон превращается в Бога». Эволюционная цепь, естественный отбор. Русский превращается во француза. Русский превращается в немца. Русский превращается в американца. Русскому легко превращаться: он — камень, и древо, и зверь, и человек, и демон.
Война и мир принадлежат фантазерам; пожар в голове — пожар в доме. Инквизиция подтвердит: смешение фантазий ведет к взрыву.
Демоны обожают демонстрации.
Демоны не умеют договариваться, поэтому уповают на терпение. В России всегда шла война между людьми и демонами; соотношением сил сторон определялось равновесие между жизнью и смертью.
Мы ВСЕ погибнем, если не будет войны!
Читаю. Великий Князь А.М.: «Я еще не видел такого человека, который понимал бы русский народ». И еще одна его мысль: обычные революции происходят снизу и направлены против господствующего строя, а русская революция произошла сверху и была направлена против своего народа.
Иллюзии должны умирать своей смертью. Гибель демона означает гибель тех, на кого он опирается. Разочарования одинаково смертельны на небе и на земле.
Искре-