< 150 >

лся этим. Потому что на эту словесную «капусту» охотнее всего шли Белокурые Козы.
Коза отвечала:
- Печаль жизни происходит от того, что люди поделили эту жизнь на будни и праздники...
О,кей! Мне это понравилось.

Потом мне приснились Мудрецы, которые считали себя хорошими.
Один их них сказал:
- Жизнь - это переизбыток смысла. Быть в великом мире прекрасно! Быть! Быть! Смысл - в радости! Тогда будущее - ясно.
Вокруг стояли люди. Они послушали и отошли с улыбкой.
Другой сказал:
- Цель - вот что главное! Но выбери ее почти недостижимой, и - достигни. Непреодолимая дорога - преодолима...
И люди отошли от него со вздохом.
Третий сказал:
- Мудрость дала мне очи. Очи дали - сомнение. Сомнение убило веру. Нет больше Истины...
И люди отошли от него с тревогой.
Четвертый не сказал ничего. Он стоял неведомо и немо.
И люди закричали наперебой:
- Зачем тогда все?!
И немой тогда снял шляпу. Голова его была без единого волоса. Он обхватил голову руками и мучительно дернул ее куда-то вверх. И - исчез.
Толпа возликовала. Толпа помчалась его догонять. Первым бежал Сан Саныч-сан. Он кричал: «Хочу жениться!» Значит, он хотел и всего остального. Сан Саныч считал себя мудрецом. То есть умным. Потому что из «теории каки» выходило: червеобразное проедание картины жизни в плоскости полотна - благо. Полный желудок благо. Тазик котлет - благо. И так далее. До появления внутреннего свинства.

Я представил, что за штурвалом нашей «Зари» стоит - слегка «под газом» - дядя Боря. И мы продолжили, как бывало раньше, нашу бесконечную «почемучку».
- Фигаро здесь! - объявил дядя Боря. И я почувствовал знакомую «фазу». - Одни люди гавкают, потому что дураки, другие не гавкают, потому что тоже дураки, все остальные - есть сочетание предыдущих категорий.
- Почему?
- Потому что представь себе: лезет человек в гору, надрывается ужасно, а впереди, на горе, стоит пивнушка, на пивнушке написано: «Цель». Он долез, пивка тяпнул, и выше полез. Чтобы свою пивнушку построить. Как построит, напишет на ней: «Цель». И полезет следующий желающий тогда.
- Почему?
- Потому что так эта гора устроена. Жизнь называется. Она вся целиком из наших с тобой костей состоит.
- Но это же дурость, сизифов труд!
- Ага. Обман в том, что на самой верхней пивнушке всегда пишут: «Цель». Не надо этого писать.
- Почему?
- Потому что тогда получится, что вся гора - Свобода...
Фаза у меня в голове заискрила. Потому что мысли стали натыкаться на заземление с надписью: «Цель».
- А я видел на Большой Медведице другую табличку: «Зачем?» - сказал я задумчиво.
- Будешь все время ходить с задранной башкой - переломаешь кости раньше положенного.
- Почему?
- Потому что «цель» написано только на пивнушке...
- Почему?
- Дурак, - удовлетворенно заключил дядя Боря и круто направил глиссирующую посудину прямо в небо.


В салоне катера кто-то истошно кричал. Я проснулся. Орала Коза. Поскольку Чувак просунул в щель между креслами расписную волосатую руку и щупал ее за окорок. Вождь мирового пролетариата при этом снисходительно щурился.
Выходили в Иртыш. Катер тяжко шлепался гладким своим днищем на каждый бугор крутой волны. Плоскость жизни трясло от ветра, бессонницы, от бестолковости дней и ночей, от мелких и крупных столкновений судеб и судьбишек... Каждый из нас был, собственно, участником все того же «электронного супа», варева Вселенной. И орал, орал, орал, если что-то не так. Можно, конечно, еще и терпеть. Но это, по сути, тоже орать. Только молча. Эх, Фигаро...

Чувак знал, что та часть Козы, которая «окорок», принадлежит ему. Лысый претендовал на другое. Коза раздваивалась. Умение раздваиваться было на порядок выше свинства, то есть означало скотство. Очень опасный вариант когда желудок, «окорок» и интеллект составляют коалицию.
Коза страдала.
- Ты знаешь... Я все время боюсь соврать!
Чувак щупал. Лысый слушал.
- ?..
- Кому соврать? Да никому! Просто я живу с чувством страха, что вот-вот совру. Сегодня, сейчас, сию минуту кажется: честно живу, а оглянешься - вранье одно.
- Не п-понял, - сказал Лысый.
- Ну, как тебе объяснить?! Музыкант вот играет по нотам. У него ноты есть. Там все четко расписано. А он играет... И все время боится соврать. Должен, обязан бояться, иначе - это не музыкант! И не артист, и не певец, и не рабочий, и не президент... Все боятся сфальшивить!
- Ноты, однако. Сама же говоришь...
- Да в том-то и дело, что в жизни по нотам не получается! Кто по чужим играет - пусть! А как быть тем, кто и своего написать не может, и чужое - поперек горла?! Страшно! Репетиций не бывает; что ни день - сразу набело. А?
- Кыса! - позвал Чувак, но сейчас его не услышали.
- Ну, не совсем же так-то. Вон сколько живут себе и живут. И не сомневаются, - утешительно констатировал Лысый, глядя на Чувака.
- Вот! Не сомневаются! А мой бог - сомнение. Я хочу быть ищущей, хочу сомневаться. Чтобы знать: не вранье ли все? Господи! Я боюсь, я ненавижу людей, которым никогда не бывает страшно, которые ничего не боятся. Они хоть душу, хоть страну запросто вытопчут. Ты вот боишься? - спросила она меня неожиданно.
- Я боюсь, что перестану когда-нибудь бояться... - ответил я в ее ключе.
Коза похлюпала носом, погладила Чувака по татуированной руке.
- Я атомной бомбы боюсь не так, как саму себя.
- Дрюкаться надо, - сказал Чувак. - И вся система! Дом-работа, работа-дом, дом-работа... Тьфу. Призвание называется.
- Не переделаешь! - Лысый с чувством пожал его татуированную длань.
- Не переделаешь... - согласился Чувак.
Коза слушала их приговор, и видно было, как умирает в ней ее последняя надежда - Его Величество Сомнение. Короче, Коза больше не сомневалась, что надо «дрюкаться».

Пан или пропал. Все или ничего. Тут или там. Хочешь? Как хочешь!.. И так далее.

Все в мире орет: «Я! Я! Я!» Человек вроде додумался до «МЫ», но тут же заорал: «Это я придумал!» Как в сказке, в Лягушке-путешественнице» - «Это я придумала»... Чем кончилось - все знают. Хряпнулась она после своего заявления. Потому что «якать» на высоте не рекомендуется, высота этого не прощает. Якать-квакать можно без опасности для жизни только в болоте.
Поляк, писатель Ян Парандовский заметил как-то, что вот все его упрекают за слишком частое яканье. «Господи! - сказал он, да что же у меня еще есть, кроме моего тщедушненького «я»?! Тут тоже: пан или пропал. Парандовский не боялся «пропасть» и поэтому его шансы на «пан» - выигрывали. Шутка природы. Природа ведь тоже - «Я». Только очень большое. То есть, можно договориться.
От первого вопля новорожденного до скорбно-молчаливого, но полного житейской мудрости взгляда, прощающе брошенного с недосягаемой высоты смертного одра, мы, в силу преходящих умений и способностей, мощью духа, кулаков, болезненного ли, тупого ли равнодушия, возвышением или падением своим неизменно заявляем одно, самое наипервейшее - О СЕБЕ.
Зачем, спрашивается?
В первом приближении: для удовлетворения простого потребительского примитива. Это многим кажется «паном».
Далее: во имя высших целей не избежать самоотречения. Это уж точно - «пропал».
Пан или пропал! Весь фокус - в диалектике.
Я - в мире, и мир - во мне. Высоцкий, например, был - Мир. Большой внутренний мир. Но он вытолкал его наружу. Он вернулся в мир внешний - яростный и больной, с совестью, плачущей от радости за чужие обиды...
Тут тебе сразу и пан и пропал. Многие поэты, почуяв редчайшее схождение, вешались от счастья. То есть смертью своей заявляли: «Я! Я! Я!» Только эти уже не упадут, не сверзятся обратно в болото; эти - из выдернувшихся.
Когда я учился в десятом классе, мама подарила мне маленький томик Есенина, надписав на обложке: «...рубцевать себя по нежной коже». Такой мазохизм.

Я понял, что мне нравилось в людях! Нравилось, когда «рубцевать», чтобы, достигнув «пана» - «пропасть». Такая диалектика. Марксизму не противоречит. Закон отрицания отрицания. Эффект Барона.
Я высказался по этому поводу.
Из носа и из глаз у Козы потекла жидкость. Чувак матерился.

- Базар-вокзал! - сказал он.
- Все плохо! Все дураки! - объявил через динамик на весь салон дядя Боря. - Приехали!
По тобольскому речному порту ходили пьяные. Мест в гостинице не было.

Трое суток я ночевал в небольших катерах, речных трамвайчиках, вновь маялся на деревянных лавках, корчась и извиваясь от холода и сквозняков. Днем мотался где-нибудь по порту или в городе, а ночью непременно маялся. На четвертую ночь из машинного отделения неожиданно вывалился изрядно «датый» Чувак. Может, тот, а может, и не тот. Весь, в общем, колотый.
- Привет! - сказал он. - Чувак-человек! - сказал он.
И сел мне на ноги.
- А-а-а!!! - сказал я.
И я упал в его плоскость. И мы стали в ней путешествовать.
Чувак сказал:
- Я расскажу тебе рассказ.
Его рассказ назывался

СВЁКЛА

Итак.
- Полгода, понимаешь, мотался в отпуске на материке. Надоело - во как! Приезжаю, понимаешь, домой, понимаешь. Захожу, ёк-макарёк, на порог, обнимаю свою бабу. Она радуется, чуть не плачет. Ну, понимаешь, жду слов, каких не слышал. Настроился. А она говорит: «Ой, у меня свекла на кухне кипит...» Ладно. Раздеваюсь. Питаюсь. Чемодан разобрал. П-

.: 151 :.