ления одно дело и без особых раздумий начав другое. Как угодно! Карнавальная пестрота русских событий, их потешная цена и прихотливость меняющихся жизненных картин манили Грэя к себе, как сладостный наркотик. Душевная открытость жителей снежной страны, их распахнутость и благоговейное отношение к живому теплу возбуждали всякого деятельного иностранца сильнее, чем самая лучшая из любовниц. Здесь без устали хотелось хотеть всё и всего сразу! И что самое невероятное — это легко достигалось. Иностранцев русские безоговорочно превозносили, с непонятным холопским удовольствием ставя их над собой. Особенно провинциалы, тающие от встречи с представителем иноземной силы, как вечная мерзлота от глобального потепления. Возможно, в каждом породистом зарубежном представителе неорганизованные русичи подсознательно видели некую национальную выгоду, долгожданный исторический куш — надежду на порядок в собственном доме. Увы. И кто только не играл в веках на этой коллективной иллюзии народа-ребёнка! Грэй тоже мечтал развернуть в России свой бизнес. Начав с какой-нибудь идеи-блефа, с нахальной голой веры в богатый успех.
ДЕВОЧКА РО
Жизнь текла размеренно и стабильно. Друзья чувствовали себя не хуже ореховых ядрышек в надёжной скорлупе; с опытом и возрастом казалось: никакая сила теперь не способна проломить отвердевший панцирь устоявшихся человеческих пристрастий, милых традиций и удобных привычек, что музы судеб уже ни на что не жалуются и лишь с удовольствием насвистывают каждый день знакомый мотивчик… Пока гром не грянул. Такого крутого оборота дел никто не ожидал. Дух, привыкший к своему сиротству, к полному отсутствию чувства родства с кем-либо, просто остолбенел, когда на пороге его дома появилась грузная дама с папкой бумаг в многосекционном портфеле. Дама отёрла платочком пот со лба и сразу приступила к объяснению причины своего визита.
— Совет матерей рассмотрел трагический случай в судьбе Ро. Её родители, семья дипломатов, погибли полгода назад. Всё это время Ро находилась под присмотром врачей и психологов у нас в интернате. Сейчас её здоровье вне опасности, она адекватна и жизнедеятельна. Возраст девочки — шесть лет. Вы, судя по нашим тщательным документальным исследованиям и архивным поискам, являетесь, хотя и дальним, но прямым и единственным родственником этой молодой леди. Совет матерей предлагает вам стать её опекуном. Вам же перейдет право в течение четырнадцати лет распоряжаться половиной весьма крупного состояния, унаследованного Ро от родителей. Вот документы. Изучите. За ответом я зайду завтра в это же время.
Грузная дама исчезла, как наваждение. Оставив, впрочем, после своего явления стопку бумаг и бланков на столе. Дух с глупым выражением на лице так и застыл посреди комнаты, размышляя: чей же это такой некрасивый розыгрыш? Он потянул наугад одну из бумаг, ожидая увидеть дружескую карикатуру, буриме, эпиграмму или что то в этом роде, но бумага содержала в себе абсолютно серьёзный текст и настоящую лиловую печать с четырьмя нотариальными подписями под ней. Другие бумаги были не легче. Дух попытался сосредоточиться, но все мысли вдруг выскочили из головы, как потревоженные насекомые, и кружили где-то рядом, поблизости, Дух даже слышал пронзительный звон их маленьких крылышек, но ни одна не возвращалась в привычную, удобную и упорядоченную обитель дисциплинированного мозга — в жизни произошло нечто непонятное, незапланированное. Возможно, чья-то раздражающая досадная ошибка. Но нет же, вот подробное письмо-ходатайство на вполне конкретное имя. Его имя… И его адрес… Сердце сдавило озорное болезненное предчувствие: а что, если это хороший шанс испробовать себя в новой роли? А что, если согласиться? Бред! Дух даже потряс головой, но звенящая пустота под теменем от этого отозвалась лишь новым дополнительным дребезгом.
Он вызвал Грэя. Вдвоём, они поочерёдно и не по разу перечитали всю стопку имеющихся бумаг. Что то голливудское, комиксно-киношное было во всей этой ситуации, свалившейся невесть откуда. Дух часто говорил с трибун и кафедр о том, что лучшие повороты судьбе удаются, когда ей выпадает шанс встретиться с ситуацией, выражаемой словом «вдруг». Но одно дело — говорить об этом, рассуждая теоретически, кивая на литературные образцы и примеры из чьих-то исторических биографий. И совсем другое, когда это «вдруг» бьёт лично тебя без предупреждения кувалдой по лбу. С прочтением каждой новой бумаги Дух серьёзнел и хмурился всё больше. Грэй же, напротив, становился оживлённее некуда.
— Ни у тебя, ни у меня никогда не было детей, — Дух пытался рассуждать. — Я никогда не испытывал желания жить с кем-либо в браке, поэтому и не женился. Здоровый эгоизм противопоказан для педагогических практик. Правильно?
— Не было детей — будут! — Грэй разве что не приплясывал.
— Какие дети? Откуда? Зачем?
— Бог послал! — захохотал негр, подчёркивая розовым ногтем отдельную строчку в гербовой бумаге. — Два миллиона в придачу!
Богачами друзья не были.
Мать девочки была родом из Китая, сведений о её жизни до замужества не содержалось никаких. Отец, клерк дипломатического корпуса, был такой же сирота, как и Дух, чудом растущий на засохшем генеалогическом древе древнего дворянского рода отдельной тупиковой веточкой. Да, да, представьте-ка себе огромное сухое фамильное дерево, навек застывшее на фоне всего меняющегося, простёршее свои неживые сухие руки-ветви к небу, ещё крепко держащее окаменевший ствол на окаменевших корнях своей истории; и действительно как чудо — две зелёные веточки-судьбы на сухом гиганте. Если бы не несчастный случай и не хлопоты матрон из общественного Совета матерей, то никогда бы на земле не пересеклись нити различных сих судеб. Или же их пересечения задумывают не здесь? А где? Ну, где-то... Ангелы и черти поочерёдно, в едином котле замешивают, закручивают свои сюжеты и схемы, например, а потом с любопытством ждут реакции, ждут алхимического проявления невидимого в видимом: растёт в тщедушных человечьих душонках философский камушек или нет? О, растёт! — значит, победили ангелы. Не растёт? — празднуйте, черти. А людям что? Им бы вовек одно — вничью до конца дотянуть…
Напористая дама, как и обещала, нажала на кнопку домофона ровно через сутки. Дух открыл. В дверном проёме дама возникла не одна — рядом с ней стояла белокурая девчушка с восточным разрезом глаз на лице.
— Знакомьтесь, это — Ро.
— Моё полное имя — Россия, — сказала девочка, потом она сделала несколько шагов вперёд и доверчиво обняла Духа.
— Поживите вместе до завтрашнего дня. А завтра я зайду в это же время, — сказала дама вместо прощания и, не переступая порога, удалилась.
С этого всё и началось.
ТИШИНА
Как видишь, есть смычок и скрипка,
Но почему, сыграв, молчит
Угрюмый мастер?
Жизнь — ошибка!
И ею некого учить.
Сырое мясо, нарезанное тончайшими ломтиками, принесли быстро. Ресторан пустовал, если не считать нескольких скучающих официантов, присевших у телевизора с выключенным звуком. Звук выключали специально, потому что ресторан назывался «Silence», тишина, — здесь строго соблюдали заявленное вывеской обещание, поддерживая репутацию укромного уголка, пригодного для негромких встреч с друзьями или с собственными мыслями. Посетители очень ценили это постоянство в характере заведения. Здесь все друг друга знали, и те, кто приходил сюда постоянно, и те, кто обслуживал. Новости исключались в принципе.
Внезапное появление ребёнка у Духа и его неизменного спутника Грэя заставило, однако, чесать языками всех обитателей этого местечка.
Дух зажёг спиртовку, но не стал жарить мясо сразу же, а сначала долго и внимательно смотрел на трепещущий призрак — сине-прозрачное спиртовое пламя. Что происходит? За последние тридцать лет он в достаточной степени обрёл то, к чему стремился всю жизнь, — стабильные деньги и покой. Но вместе с достигнутой целью внутрь его существа прокралось и нечто другое, цепкое и невидимое, как вирус: тоска, физическое ощущение… бессмысленности жизни. Он всегда был один и наслаждался тем, что умел надеяться только на себя. Нынешнее же независимое одиночество почему-то не радовало его, как прежде, и уже не наполняло чувством интеллектуальной дистанции и личной свободы... Ему всегда нравился пример ночного неба, в котором далекие жёлтые существа располагались очень правильно: огромные расстояния разделяли их физическую сущность, зато связывал воедино нечто иное, непостижимое — невидимые силовые линии, вечное движение и свет.
На сей раз изменения произошли не над головой, а в самой голове, в личной вселенной Духа, изменения, названия которым он ещё не придумал и подлинных причин их возникновения не знал. Некие расстояния внутри него самого стали вдруг произвольно меняться. Конечно, появление очень спокойной, умной и доверчивой девочки в казалось бы до краёв заполненной жизни учёного носило роковой отпечаток: девочка была необычайно естественна и обаятельна — она безо всяких усилий назначила свою жизненную содержательность главной, а весь жизненный скарб взрослого получил с этого момента статус второстепенного. Ро, на огромной скорости влетевшая в уравновешенный мир солидного человека, как чёрная дыра, всё в этом мире поколебала. Расстояния между мыслями, чувствами и временами пришли в хаотичное движение. Впрочем, Дух не волновался. Медитационая практика научила его философской здравости: катастрофы необходимы.
Он достал из кармана распечатку какого то текста, аккуратно и тщательно скомкал его, а затем, кисло усмехнувшись, уложил шевелящийся бумажный колобок на небольшую сковородочку, предназначенную для жарки мяса. И — поставил на огонь. Повалил дым, в воздухе запахло бумажной гарью, официанты отвлеклись от беззвучного телевизора и с молчаливым любопытством переключились на созерцание пожара в чужой судьбе. Сцену в ресторане продолжала покрывать тишина — самый незаменимый посредник между непонимаемыми мирами.
На сковородочке театрально сгорела краткая «Памятка-инструкция для опекуна».
Чёрный пепел Дух сдул прямо на пол, а мясо пожарил, наконец, быстро и умело, как всегда. Еда придала бодрости, захотелось встать, размяться и уж только после этого перейти в соседний зал, где были мягкие кресла и посетителям подавали кофе, а сквозь огромные, во всю стену, слегка затонированные стёкла окон был виден морской пляж, пустынный в это время года. В конце пляжа, на самой его кромке тупо и безразлично волны бодали берег, чаруя своим неутомимым упорством такие же неутомимые взоры сухопутных наблюдателей.
Одна из стен ресторана содержала в себе различные зеркала, впаянные в бетонные ниши ещё при строительстве. Овальные зеркала смешили — они все были искривлённые. А прямые, узкие и высокие, как лезвия мечей, разрезали смешное на части. Дух подошёл к одному из таких зеркал. Из стены на него уставилось скуластое, как неотёсанная глыба, лицо чересчур серьёзного человека; глаза оригинала встретились с глазами отражения и между ними мгновенно установилась немигающая, натянутая до ощутимого напряжения, ось: «Кто это?» Дух смотрел на себя самого точно так же, как смотрел на тех, других, что время от времени приходили к нему — на консультацию или спросить жизненного совета; он смотрел куда-то мимо предмета наблюдения, поверх всего, что имеет форму; он ещё выше поднял свои веки, словно шлюзы на реке времени, но ничего не произошло — какого-либо перепада времён снаружи и изнутри не случилось. Времена давным-давно выровнялись. Он смотрел в… тишину. И она смотрела в него. И обеим сторонам самосозерцание ради самосозерцания было искренне безразлично. В данном месте и в данном мгновении зеркало уже не делило образы миров на жизнь и не-жизнь. Его зрачки, не сфокусированные ни на чём конкретном, застыли особым образом. В такие моменты Духу казалось, что он видит то, что в мире людей называется «смыслом». Да, пожалуй, его можно видеть, но его нельзя взять — от подобранных слов и интерпретирующих изображений смысл тут же погибает. За всю историю человечества не было ни одной удачной попытки поймать и сохранить его живым. Дух ухмыльнулся, — двойник в зеркале ответил на ухмылку ухмылкой.
— Где Ро? В школе? — за спиной двойника в зеркале возникла сияющая беспечной жизнерадостностью физиономия негра. Буквально на днях Грэй — олицетворение человеческого сумбура — купил кисти и краски и стал рисовать библейские сюжеты в стиле ню. Два ни разу не женившихся бобыля радовали иногда друг друга неожиданными временными увлечениями. Дух, к слову сказать, однажды на спор совершил прыжок с парашютом. Различие темпераментов, лет и мировоззрений им ничуть не мешало, поскольку мужчин объединяла совершенно особая сила жизни — скука. Явление Ро, конечно, нарушило распорядок жизни холостяков, но нарушило, к счастью, вполне терпимо — всю рабочую неделю девочка находилась на полном обеспечении и под профессиональным присмотром педагогов в очень благоустроенном месте, в школе-интернате, а на субботу-воскресенье её можно было брать к себе. Педагоги честно утверждали, что домашней заботы и кровной, так сказать, любви они дать не могут. Это — незаменимо.
— Привет, Грэй! Спасибо, что пришёл. Мне нужна твоя помощь. Подожди соглашаться, не думая! Сначала выслушай. Это не совсем обычная просьба и она, возможно, злоупотребит твоим временем или нарушит личные планы…
— Ерунда, выкладывай. Хочешь, чтобы я последил за твоим домом? Или ты зовёшь меня на землю своих предков? Не стесняйся! Мне безразлично где пить, что пить и с кем пить. Ты ведь знаешь. Я живу для наслаждения. А с тех пор, как мы с тобой обнаружили, что всё на этой паршивой земле является наслаждением, — и лень, и горе от ума, и грех, и…
— Погоди, Грэй, погоди. Давай-ка лучше примем по чашечке-другой самого дорогого здешнего кофе. Я плачу.
— Похоже, дело и впрямь для тебя важное.
— Не знаю. Я всегда доверял своим неясным ощущениям, которые, как ни странно, многое знают наперёд, как пророки или как чрезмерные трусы. Но, сколько себя помню, в ощущениях присутствовала логика, рациональность, понимание цели…
— И теперь этого нет?
— Нет.
— А что есть?
— Понимаешь, Грэй, меня туда тянет, словно магнитом. Русские так и говорят об этом: тянет! Тоска ни при чем. Она — случайность в наших чувствах. Закономерность в чём-то другом. Тянет! Но я никак не возьму в толк, почему меня тянет именно туда?! Я же не птица, чтобы выводить самых закаленных птенцов на севере.
— Кто знает, кто знает. Русская душа почему-то любит вылупляться именно там, где жизни нет. В принципе.
— В принципе… — как эхо, повторил Дух и друзья неспешно направились в зал с мягкой мебелью с видом сразу на две синевы: вод и небес. Стена зеркал поочередно, то в прямом стекле, то в искривлённом, отражала их короткое путешествие.
Кофе принесли превосходный. Мелкими глотками Дух отпивал обжигающий напиток и молчал уже несколько минут. Сидеть было очень удобно. Тишина не беспокоила и не давила — она была неотъемлемой частью здешнего комфорта, самой привлекательной услугой для завсегдатаев ресторана. Взгляд сам собой уплывал куда-то туда, где перспектива простора его безвозвратно поглощала, опустошая смотрящего до младенческого состояния. Ни небо, ни слегка волнующееся море не были человеческими зеркалами, поэтому они и не отражали ничего привычного. Зато они отражали… нечеловеческое! Конечно, только у тех, кто имел его, нечеловеческое, либо воображал, что оно у него есть.
— Жизнь бессмысленна, — наконец произнес Дух. — Родившись, в этом легко убедиться через каких-нибудь три-четыре десятка лет.
— Слишком легко! — Грей озорно сверкнул белками.
— Что «слишком»? — не понял Дух.
— Бессмысленность жизни настолько наглядна, что это до бесчувствия настораживает умников и до интеллектуального паралича пугает дураков. Этот факт очень подозрителен. Я бы запросто навалял рекламациию Создателю. За издевательство над смертными, а также за моральный ущерб и халтуру.
— Опять богохульствуешь.
— Ой ли? Ты, учёный мэтр, лучше других осведомлён о том, что есть что то, чего на самом деле нет. Поэтому его выдумывают и тогда оно — точно есть. Одежду демонам шьют наши выдумки, а кормятся эти твари нашими же страхами. Ладно, Дух, выкладывай, где плечо подставить? Ты опять какой-то другой… Так уже случалось с тобой несколько раз. Слишком много думаешь. Это не полезно. Ну, колись, приятель. Ро тебя так пошатнула?
— Я здесь ничего не хочу, не хочу хотеть, понимаешь? — Дух невольно покатал в горле нечаянный комок. — Здесь! — Он подчеркнул это слово.
— Приехали! — Грэй оглушительным хохотом нарушил священную тишину пустого ресторана. Он грохнул, как бомба. — Ну, дурила! Ну, твою мать!
Прибежал официант. Потоптался, ничего не произнёс и ушёл в смущении.
Увлечение метафизикой и историей ещё в молодости для Духа стало примерно тем же, чем становится для нормально женатого мужчины нормально посещаемая любовница. А именно: она, любовница, становится женой его сердца. Карьера профессионального культуролога складывалась как бы сама по себе, но она не волновала глубин сознания, потому что в ежедневных механических действиях не содержалось даже намёка на какую-либо новизну; всё в человековедении, как и в религии, якобы было известно на тысячи лет и по всем направлениям бытия. Дух считал себя верующим, но не отдавал предпочтения ни одной из существующих вер и ритуалов не совершал. Вера для него означала особое, незащищённое состояние мозга, в котором «обесчувствленный и обессмысленный» мозг способен был преодолевать рубикон неизвестного. Получалось, что вера — это всего лишь психический инструмент исследования мира, основанный на парадоксальном подходе к нерешаемой задаче: явить неявленное. Дух-мистик и Дух-прагматик ничуть не страдал от осознания своей раздвоенности, не ощущал себя лицемером или притворщиком: жизнь и вера — это одно, а служба — это другое. Собственно, так думал не он один, общество вокруг без стеснения «справляло духовные нужды» и охотно платило за психотерапевтические услуги, оказанные в виде религиозных форм или в частных клиниках. Господствующие культы давно поумирали и превратились в явление культуры. Собственно, как и тысячи других состарившихся или погибших культов, без которых был бы теперь немыслим театр жизни землян; толщина сохраняемого прошлого — их питательный культурный пласт, «гумус», на котором возделываются новорождённые. С любой кафедры Дух декларировал: к понятию «вера» культы не имеют никакого отношения. Никогда не имели. Дух давно во всём этом хитросплетении разобрался и жил в земном и небесном быту, не смешивая их. Стиль его жизни напоминал стиль игры опытного и осторожного картёжника. Дух никогда не шулерствовал и не рвал банк — всего, чего он достиг здесь, было набрано «на пасах»: на умении не просить лишнего и не давать лишнего.
Пока вдруг что то не треснуло в хорошо заведённом и хорошо налаженном механизме жизни. Что иногда заставляет зрелого человека совершать поступки ещё более необдуманные и отчаянные, чем те, которые он мог позволить себе в юности? Объяснения этому феномену нет. Хотя объясняющих и объясняющихся — предостаточно.
— Грэй, я хочу, чтобы ты посетил Россию. Мы начнём свой бизнес там. Грэй, честное слово, это не совсем моя идея…
— Аминь.
— Что?
— Аминь. Уже еду. Лечу. Торчу. Тащусь.
— У Духа больше нет друзей. Таких же, как ты. Свободных и… — Дух неожиданно, очевидно от волнения, перешёл к странноватой манере изъясняться от третьего лица. — Свободных и…
— И которые тебя, чуму, любят.
Дух внимательно посмотрел в глаза старому другу. В глубине негритянских зрачков плясали бесовские огоньки и насмешка.
— Спасибо, Грэй.
— Мы ведь ещё ни о чём не договорились!
Потрясения в жизни Духа случались несколько раз. Первое — случайная экскурсия на скотобойню, — что подвигло его к выбору гуманитарной профессии, а последнее — явление Ро, — застряло занозой в мыслях и настойчиво беспокоило взятой на себя немалой ответственностью за чужую жизнь и чужие деньги. Впрочем, Ро трудно было бы назвать «чужой»; с первых секунд встречи Дух ощутил замечательные невидимые волны, исходящие от белокурого существа. Что то весьма далёкое, забытое, но желанное будили эти волны — так же х-