планету. Живущих тел на ней очень много, а живых душ — мало. Планета пустынна. Но есть на ней совершенно особенные точки, в которых возможен переход из одного качественного состояния жизни в другое… Как тебе объяснить? Поле планеты, как живое существо, находится в постоянном волнении, в движении, я это видел, и сохранить своё собственное равновесие в безумном хаосе и неописуемой тряске — всё равно что удержать рюмку на конце мачты во время большого шторма… Понимаешь? Мы ведь все любим в этой жизни волноваться, но, волнуясь, превыше всего ценим всё-таки равновесие… — Дух говорил заметно быстрее обычного, быстрее своей академической манеры раскладывать слова «по полочкам», почти сбивчиво. — Безвыходные места — места! — это опасная, огромная редкость и такая же ценность. Поместив себя самого в них, случайно или искусственно, ты имеешь уникальную возможность погибнуть или найти выход из смысловой безнадежности. Только «да» или «нет»! Оба результата великолепны и справедливы с точки зрения эволюции. Не понимаешь? Ничего, слушай дальше. Безнадёжность тем и хороша, что она не даёт решения в известных пределах. А что нужно сделать, чтобы найти принципиально новое решение, новый путь? Правильно: осветить эту самую безнадёжность до последнего её закоулка, чтобы негде было спрятаться ловкой, ленивой и юркой человеческой твари — надежде! Вот что я видел, дружище. Это не совсем галлюцинация, это, скорее, схема. На земле сегодня сохранилась всего одна «мёртвая зона», в которой умирает всё, что не способно на парадоксальный жизненный переход. Город! Город — такое место. То место на карте, куда ты только что ткнул пальцем! Невероятные совпадения начались в нашей жизни, Грэй, одно за другим. Их нельзя не заметить. Совпадения образуются не случайно.
Грэй слушал заворожённо. Скорее, он даже не столько слушал своего друга, сколь любовался его взволнованностью. Грэй кайфовал на исповедальной «волне» Духа, поднявшейся вдруг, как цунами, над мелями земной суеты.
— Мастер, ты неподражаем сейчас!
— Грэй, мёртвая точка осталось всего одна. Одна на всю планету! Раньше их было гораздо больше, но они исчезли, затянулись, заросли почему-то. Продвижение нашей общей жизни в опасности. Мертвые точки — это единственный шанс найти выход из ловушек, в которые цивилизация сама себя загоняет. Одна!!! Осталась только одна штука! И я знаю, где она, я её выследил, вычислил! А теперь она сама призывает… Боже! Грэй, ты не представляешь…
— Ха! Я-то не представляю?! Это ты никогда в России не бывал, между прочим.
Дух осёкся. Экспрессивное давление, под напором которого слова из оратора вылетали как разящая шрапнель, спало.
— …Надо физически оказаться в эпицентре покоя, чтобы самому попытаться стать зерном новой жизни. Найти нового себя, чтобы дерзнуть на новую дорогу. Учёные этого не понимают, учёные борются за бессмертие в известном. А смерть — это выход по вертикали. Хотя бы для одного из миллиона. Законы естественного отбора действуют на всех небесах, по всей непредставимой их иерархии.
— И этот один — ты?
Дух осёкся во второй раз. Но, глотнув кофе, мужественно продолжил монолог, уже почти шёпотом и ни к кому не обращаясь.
— Грэй, дорогой, если мы утратим свою возможность проходить через ворота смерти, то мы не спасём своей дальнейшей возможности развиваться в жизни. Завтрашнего дня не будет. Мы все упадём.
— Мы?! Дух, твой диагноз меня пугает…
Лоб Духа покрылся испариной. Да и Грэй наконец-то стал целиком внимателен: рот его открылся как у изумлённого пацанёнка, увидевшего вдруг крупную аварию.
— А что, ты знаешь историю этого места?
И Дух рассказал историю. Историю, не лучше и не хуже других историй земли, о том, как люди жили, вкладывали свои усилия в общую копилку бытия — растили своё древо памяти, чтобы оно крепко держалось корнями за плодородный пласт прошлого, чтобы ловило своими ветвями свет будущего и чтобы щедро осыпало разнообразными и дивными плодами живущих в настоящем. Сказать по-научному: люди честно тянули сквозь повседневность непрерывную ветвь своего многовекового культурного бытия. Этот сук не рубили даже отъявленные мерзавцы.
Если не связывать цепь случайностей в мистическую закономерность, то Город был снайперски посажен в геопатогенную «мёртвую точку» безо всякого специального умысла. Просто так случилось. Столица оружия — колыбель смерти. Об этом мало кто задумывался. Оружием гордились, на идолище — смерть — не обращали внимания. У неё было ничем не примечательное лицо бабы-штамповщицы.
Когда-то, давным-давно, предки-горожане пережили революционную катастрофу. Покойный дух Города (покойный! не нуждавшийся ни в каком беспокойстве!) со всех сторон атаковали духи мятежные: красные, чёрные, белые… Древо жизни дрогнуло и упало. Кузница осталась, а жизнь — ушла. Её унесли с собой рабочие, солдаты и офицеры, отступавшие под натиском мятежников через всю Сибирь, через Шанхай… Кто вернулся, тех расстреляли. Часть «исхода» горожан спилась, тоскливо осевши в чужой китайской провинции, иные покончили с собой, освобождая от невыносимых мук обманутый разум и поруганную душу… Уцелевшие — пересекли океан. Обосновались в Калифорнии. Потекли годы. В эмиграции горожане ни разу ни с кем не сошлись духовно. А, умирая, последние из стариков зажгли в небольшом своём христианском храме Вечную Свечу — некому больше было передать огонь сердец, знающих высоту и усладу смертного равновесия. Ритуал заменил ушедших.
— Вот, собственно, и вся история.
— Об этом кто-нибудь знает?
— Все знают.
— И что?
— И ничего.
— Сила! Дух, ты — язычник! Ты не стесняйся, я, как африканец, к язычеству отношусь с большим почтением. У чёрного человека душа самая белая!
— Ро!!! Она — знак! Понимаешь? Огненный знак! Я почти сразу же почувствовал: она — судья всего, что не-природа, что лживо и искусственно. Я не могу при ней думать, мыслить! При ней я с отвращением и ненавистью смотрю на свои книги. Грэй, голубчик, мне постоянно теперь снятся очень яркие, запоминающиеся сны. Эта девчонка меня волнует точно так же, как волновала раньше тема танаталогии. Она неспроста стремится туда… Город! Тема всей моей бестолковой и трусливой жизни! Вы все, конечно, правы: как я могу знать то, к чему не прикасался? Да, я его нашёл первым, а теперь и он нашёл меня… Грэй, Город мёртвых никого не отпускает! Грэй! — Дух и впрямь в этот момент напоминал сумасшедшего, классического чудака, помешанного на неувядаемой идее спасения мира.
Ик! Ик! — На Грэя напала нещадная икота.
— Дух, ты полный псих! Я пойду за тобой, даже если меня посадят на электрический стул. Но позволь заметить, что любой ребёнок — лю-бой! — делает суету взрослых видимой, стыдной и бессмысленной. Ро — одна из них. Она подрастёт и ты ещё будешь проклинать кривляющуюся девицу за глухоту и подростковый максимализм. Себя вспомни!
Дух помрачнел. На громкие восклицания Грэя несколько раз выходили официанты и, не приближаясь вплотную, осуждающими взглядами «давили» нарушителя тишины. Зал уже был наполовину полон посетителями, а двум джентльменам в боковом зале, как по специальному какому-то предупреждению, так никто и не мешал. Но звук есть звук, он летает по воздуху, проникая в любые чувствительные уши, и с ним должно бороться; конёк ресторана — покой.
— Милый Грэй, я бы ни за что не посвятил тебя во всю эту кашу, если б не одно обстоятельство…
— Ты её полюбил.
Дух кивнул.
— Видишь ли, Грэй, линия моей жизни должна быть замкнута на земле, её конец должен поймать своё начало, — Дух явно заговаривался от волнения.
— То есть?
— Пословица такая у русских есть: где родился, там и пригодился. В китайской интерпретации — дракон кусает себя за хвост, чтобы превратить свой чудовищный опыт в безопасную обыденность.
— Вот теперь понял! — воскликнул Грэй, всем своим видом давая понять, что имеет дело с сумасшедшим. — Она — твоя Россия.
— Грэй…
— Две тысячи футов вверх и вправо!!! — ни к селу, ни к городу гаркнул Грэй, подтягивая воображаемый штурвал истребителя на себя.
Лихой поворот в настроении друга ничуть не удивил Духа. Он лишь тяжко, прерывисто вздохнул.
Друзья покидали ресторан, проходя через хорошо освёщенный главный зал. Один из посетителей встал из за стола и протянул руку:
— Привет, Дух! Привет, Грэй! Ба, везунчик! Дух, ты получил не только дочку, но и наследство? Отличный расклад, поздравляю!
Дух в недоумении посмотрел на Грэя. Грэй оторопело таращился на него.
— Идём отсюда. Быстро!
На следующий день студенты местного университета, пришедшие на свободную лекцию, не дождались своего профессора. Он исчез, никого не предупредив, уехал в неизвестном направлении, ни с кем не попрощавшись.
ПОЛИГОН
Все свои деньги, все, до последней мелочи, друзья вложили в русскую авантюру. За спиной, в тылу бывшего благоустроенного бытия, остались только воспоминания. Кое-что, и немало, пришлось присовокупить из наследства Ро. Потому что средства ненасытно съедало каждое организационное движение, и видимое, и невидимое; поле жизни было перегорожено массой хитроумных ловушек, искусственные бюрократические рвы и стены преграждали путь не только ногам, но и становились на пути взгляда, певцы инструкций отупляли и обманывали слух; крошились в огромных времядробильных очередях дни и недели, засыхали мысли. Если бы не неунывающий Грэй, не его способность просачиваться даже сквозь едва заметные кабинетные щели, не его умение беззаботно и без нервов течь по руслам чиновничьих прихотей и раздавать взятки, то вряд ли Дух один добрался б до возможности сесть однажды в самолёт и, пристегнув ремень безопасности, сказать.
— Ро, мы возвращаемся на Родину.
Девочка пожала плечиками и, убаюканная мерным рёвом работающих турбин, вскоре уснула. Будничность поведения ребёнка отрезвила волнение Духа. Так, наверное, и должно быть: двух одинаковых родин не существует, как не бывает двух абсолютно одинаковых людей. Родина — это, скорее, личное представление о мере своего практического участия в чём-либо. В первую очередь, в чём-либо личном. У всех детей родина именно такая, размером с комнату для игр и со вкусом ванильного шоколада. Пожалуй, такая родина даже больше и лучше той, что показывают на телезаставке перед новостями. Но жизнь есть жизнь и от роста — не убежишь. А за право расти в мире людей надо будет заплатить «обрезанием» в мире внутреннем. Конечно, и под звуки государственного гимна в душе могут расцвести большие цветы. Правда, бумажные, пропитанные неувядающей лаковой красотой, как на венках… О, как же всё не просто! Большую родину большие и понимают-то по-другому: молчаливые великаны эту бессловесную тяжесть носят в себе, а суетящиеся клоны, наоборот, заполняют её собой, как говорящий песок пустую коробку.
…Грэй уже полгода находился на территории России, он успел оформить массу бумаг, сделать кое-какие приобретения и обрасти многочисленными связями. Начало было удачным.
— Старик, не волнуйся, сделаем тебе покупочку тики-таки!
В Москве Грэй разыскал бывшего курсанта-астронавта, с которым неплохо дружил когда-то во время учёбы. Бывший курсант за эти годы превратился в матёрого воротилу при закрытом министерстве, резво теперь подгребавшем под себя, как бредень снулую плотву, все военные заводы страны. Идеологией бывших «идейных» стала выгода, простая, как мешок с золотом. И чтобы прикрыть срам — толщину карманов и непривлекательную бессовестность, — не было в стране волшебного плаща лучше, чем госдолжность. Бизнес по-русски доказал: моральных проблем больше не существует. Это и ошарашивало, и, в то же время, облегчало начало нового пути. В России до сих пор стреляли, цена человеческой жизни прочно застряла на нулевой отметке. Город, о котором упомянул Грэй, уже был полностью захвачен рейдерами, так что из всех предложенных «тики-таки» Грэй выбрал самое подходящее, как ему показалось, к тому же, самое недорогое — артиллерийский полигон, брошенный за ненадобностью, расположенный на пустыре, на самом краю Города и имеющий капитальные подземные сооружения. Здесь, на поверхности, можно было заниматься небольшим сельским хозяйством, а в штольнях разводить шампиньоны. У Грэя зачесались от нетерпения руки. Крупная взятка, коньяк, похабные песни в ресторане и уже готовые бумаги на приобретение собственности — всё случилось в один день. Крылья у Грэя выросли из всех мыслимых и немыслимых мест сразу. Особенно много крыльев выросло на языке.
— Мой тебе совет. Заткнись, пока не всплывёшь уверенно.
И Грэй внял словам бывшего сокурсника, поняв, что только в русских сказках дураков предупреждают трижды. В нынешней русской действительности предупреждения были вообще не в ходу, а уж если и случались — то этот факт следовало расценивать как особую милость судьбы, её любезный подарок избранному.
Негра, говорящего по-русски без акцента, воспринимали в глубинке не как экзотику — больше: как инопланетянина.
Полигон представлял из себя горбатый пустырь, заваленный мусором и огороженный бетонными плитами, в которых зияли многочисленные проломы. Из земли торчали остатки каких-то металлических конструкций, а сами конструкции были давно срезаны и разворованы на металл. Сохранился строительный вагончик у въезда на территорию бывшего сверхсекретного объекта. Судя по столбам и наружным коммуникациям, к полигону были комплексно протянуты электричество, вода, канализация и даже газ. Военные всего мира любят две вещи: войну и комфорт. Русские служаки ничем не погрешили против этой двуликой страсти: на войну они самозабвенно работали день и ночь, а боевая площадка имела когда-то и сауну, и бильярдный зал, и гостиничные номера, и хорошую столовую, и даже гравийную беговую дорожку вдоль периметра забора. Время от времени всё это хозяйство подпрыгивало от удара из-под земли — испытывали какую-нибудь очередную корабельную пушку, только что привезённую из заводского цеха. На секретные землетрясения, распространявшиеся далеко за пределами полигона, никто из жителей частного сектора особенного внимания не обращал. Привыкли. Чайные чашки ставили так, чтобы резкий удар не сбрасывал их на пол. Стреляли в оборудованном подземелье в двух вариантах: верхний стометровый ствол бетонного тира предназначался для испытаний автоматического стрелкового оружия малого и среднего калибров, а нижняя, основная штольня, располагалась гораздо глубже, начальство спускалось в неё через шахту, в специальном лифте, а рабочие и солдаты поднимались и опускались проще — по винтовой лестнице. К наружному входному зеву подземелья вела специальная железнодорожная ветка. Рельсы, правда, давно исчезли, новые хозяева продали их. Но гигантский вход в преисподнюю уцелел — стальные поржавевшие ворота резали горбатый профиль полигона подобно тому, как хозяйский нож отсекает край батона. Сам бетонный «батон» продолжался уже под землёй, туда запросто заезжал когда-то маневровый тепловоз с тремя-четырьмя прицепленными железнодорожными платформами. Размах производства впечатлял; даже разруха не смогла поколебать атмосферы суровой мощи и значительности потайного места. Грэй эйфорично клал глаз то на одно, то на другое, пытаясь скрыть распиравшую его радость — воображение рисовало над пустырём
теплицы, цветники, пушных животных, гостиничный комплекс с рестораном… Под землёй — необозримые плантации шампиньонов!
Сопровождающий, начальник отдела кадров завода, немногословный парень в точности выполнял приказ Москвы: ввести в курс, показать объект, на месте получить окончательную подпись владельца и передать ему имеющиеся ключи и планы инженерных коммуникаций. Экскурсия заняла минут тридцать. На прощание парень сказал.
— Здесь заразных клещей до хера. Как специально сползлись откуда-то. Весь полигон кишит этими тварями. Зимой в штольни проникают. Даже бомжи боятся сюда совать свой нос.
Наличие кровососущих ничуть не омрачило настроение Грэя. Он был в восторге от неограниченной бизнес-перспективы.
Восторженный человек, даже в мире абсолютного мрака, чувствует себя нормально, потому что восторг — это его персональный фонарик, при помощи которого можно осветить что угодно и увидеть в этом что угодно то, чего нет и в помине. И воплотить, наконец, узрённую мечту! Восторг — мессия пустырей, спаситель и спасатель: глаза боятся, руки делают, — говорят русские. Грэй был устроен ещё того лучше: глаза его не боялись ничего, а потому руки начинали действовать немедленно, даже если взгляд ещё не нашёл главной цели. Сразу и не решить, что было первым: восторг или пустырь? Что из чего следует? Русские, например, могут испытывать чувство подлинного восторга во время… разрушения. Впрочем, эту небывальщину Грэй наблюдал неоднократно не только в России. Примерно так же поступали его женщины, когда он с ними расставался, а они на прощанье сладострастно били вещи и сувениры, некоторые даже обещали суперприз — повеситься.
Карьеру бизнесмена Грэй начал нестандартно, вполне по-русски. Он приобрёл подержанный праворульный японский грузовик, закупил для начала и привёз грунтовое покрытие для художественных работ и цветную краску. Через несколько дней после этого приготовления вход в подземелье преобразился, привлекая острейшее внимание всей окрестной детворы и старушек. Гигантские две стальных створки были расписаны оригинальным образом: на левой, уходящий от зрителей, голый Господь тащил голого Адама внутрь, в подземелье, на работу, а на правой створке, навстречу им вышагивала другая парочка — голый мохнатый Чёрт и премилая Ева в своём натуральном костюме являлись на свет с готовой корзиночкой шампиньонов. Адам и Ева безнадёжно скашивали глаза друг на друга: увы, «работодатели» не оставляли им шансов на личную встречу…
Грэй сразу же сделался местной знаменитостью. Жил он неприхотливо, в строительном вагончике, кое-как приспособив его для тепла и ночлега, чем вызывал нескрываемое одобрение и симпатии трудового народа. Грузовая колымага стояла рядом. Каждый вечер Грэй звонил Духу перед тем, как выпить в приятном одиночестве свою трудовую чекушку с романтическим названием «Снайпер».
Боже! Как прекрасна была Россия! Грэй с утра выезжал в Город, чтобы постепенно сшивать схему взаимоотношений с местными банкирами и фирмачами, чтобы не забывать раскручивать маховик собственного «завода», чтобы… Много чего «чтобы!» Нравилось всё. На светофоре он, высунувшись из окна водителя, с непередаваемым наслаждением орал на недисциплинированных бритоголовых, почивающих в своём заоблачном чёрном «Крайслере», — «Ка-а-азлы!!!» Бритоголовые, уразумев происходящее, чаще всего просто шалели и выстреливались с места вон. Но однажды «ка-а-азлы» вылезли и у светофора завязалась отличная потасовка. Грэй, армейская кость, вышел победителем один против троих. В милицейской машине он с восторгом дал показания, но штраф почему-то взяли только с него. Не беда. Такие мелочи только наполняют жизнь остротой, как перец, без которого бытие — слишком пресное блюдо. О! Подобного острого, солёного, перчёного и крепкого в России было столько, что русские архилюди этим здесь питались. Специи запросто заменяли им основное блюдо. И за столом, и в работе. И Грэю необычайно нравилась эта неразбериха, он видел в ней непобедимо-здоровое зерно. Так же вот предусмотрительные императоры древности добровольно убивали себя «прививочными» порциями ядов, чтобы сделаться-таки неубиваемыми.
— Не ведите себя как сумасшедший. Здесь все сумасшедшие, — сказал Грэю на прощанье постовой, исписавший в своем протоколе столько строчек, что их хватило бы на маленькую повесть.
Грэй, растирая повреждённое ухо и улыбаясь, подтвердил милицейскую мысль на свой лад.
— Все сумасшедшие утверждают, что они абсолютно здоровы. В отличие от здоровых, которые постоянно подозревают у себя сумасшествие. Русские знают, что они чокнутые, поэтому не боятся вести себя как чокнутые…
— Вы свободны, — сухо подытожил страж дорожного безумия.
Розовая купюра в руках Грэя и порванный протокол сделали финал встречи особенно приятным.
Грэй, продвигаясь по перипетиям своей судьбы, давно выяснил, что больше всего на свете его огорчает окончательный порядок вещей, что дважды два — это четыре, и с этой окончательностью уже нич-