ругой… Только то и всего. Так стоит ли хмуриться и волноваться, перебирая бесконечные чётки дней?! Время — безусловная и неуничтожимая нить, на которую события нанизываются сами. И никому, никому, кроме блаженных, не удавалось ткать эту нить… Грэй знал, что божеский мир его слышит, но не слушает, не понимает, не может или не хочет отличить шум его человеческой речи от шума листвы, например.
Гоблин стоял в красном углу перед иконным скопищем и что то шептал.
Грэй передразнивал.
— Эй, Господи!.. Эй, что Ты говоришь? Нет, ты не говоришь. Нечем тебе, да и незачем, наверное. Хорошо, дружище, давай тогда споём! Не хочешь? У-у, какой ты тихий, оказывается... — подвыпивший Грэй вслух болтал просто так, от нечего делать, лишь бы не впускать в себя вопли, доносящиеся с поляны пустыря.
Слушать тишину! Что ж, это очень хороший способ интеллектуального поиска, когда ситуация кажется «безвыходной», а способ её решения и впрямь претендует на титул «парадоксального». Передовой человек неспроста учится смирять голос своих собственных мыслей и чувств, которые внутри головы (особенно головы пустой) гулко спорят наподобие продавцов и торговцев, что яростно собачатся под сводами базарного черепа-павильона. О! Здесь, на невидимом рынке жизни, продаются и покупаются личные мнения, убеждения, слова и темы споров. Случаются разборки не хуже перестрелок и поножовщины. Ловкость, обман и хитрость здесь тоже в большом ходу. Голова человека — место базарное. Смирить «базар» означает стать доступным для иной информации, услышать вдруг голос улицы, города, страны, земли, неба, друга, любви… А слушающий всех сразу — блажен. Когда-то мозг первобытного человека, смирённый первыми представлениями и рамками о мире, обнаружил: граница знаний — он сам! Он, мозг, ревностно охраняет то, что ему известно и всячески старается загнать в этот круг даже что то действительно новое, кастрировав его, обузив или даже убив, поскольку мёртвый феномен понятнее живого — он перестаёт изменяться. К этой мысли следует возвращаться и возвращаться: парадоксальный шаг человеческий разум совершил именно тогда, когда перестал охранять себя, — открыл все границы и впал в блаженное состояние, открылся для вмещения новых знаний, безрассудно опустошив формы старых своих представлений. Этим немедленно воспользовались земные спекулянты, нагородившие между знаемым и незнаемым неисчислимое количество притонов с названием «Бог».
От вина люди пьянели на вечер. От религий и «твёрдых» убеждений их разум становился пьян на сотни и тысячи лет. Умные лицеисты и решительная шпана верили только в себя. Максималистов объединял закон возраста и русских моральных джунглей: всё или ничего.
И Грэй, и Дух в Бога, как это принято у канонических ритуальных людей, не верили, но умели советоваться с иногда возникающей блаженной пустотой в себе самих, которую было бы уместно назвать этим именем — Бог.
Возможно, от имени этой пустоты и шипел сейчас Гоблин.
— Братан, я сдам этих уродов в дурдом. Не тужи: на дворе — лето. Ты ведь знаешь, что означает это время года для севера? Лето — это жизнь. А зима — ожидание жизни. Знаешь, вот что я тебе скажу: береги себя, африканец, чтобы у меня не было проблем. Понял? Бе ре ги се-бя. Что-бы у ме-ня не бы-ло про-блем.
Грэй продолжал смотреть в никуда. Он ничего не слышал. От него исходил чекушечный запах и покой, — явственно ощутимый ток особого тепла, коим русские печи окутывают младенцев, смиряя их безутешный зимний плач. Покой вечной жизни — это ведь не градусы, это — тепло изнутри человека! Только такой покой не бывает «временным».
Гоблин неожиданно в этот трудный день принял Грэя в свой круг. Многие бы окрестные соседи дали за эту возможность дорогую цену. Но густо татуированный Гоблин никогда и никого к своей душе близко не подпускал.
— Не знаю, кто ты, братан... Но ничего плохого с тобой не случится. Иди.
Грэй послушно вернулся в свой вагончик, закрылся изнутри на щеколду, ополовинил ещё одну чекушку и все остальные события надеялся просто-напросто проспать с выражением младенческой безмятежности на вспотевшем лице чернокожего дядьки.
Капитал — это не только деньги. Капитал бывает личный или общий. Это понятно. Но он бывает также и иного рода: капитал памяти, капитал любви или ненависти, и прочий, и прочий, — капитал качественных материй человека, да разменный ряд их свойств. Можно не закавычивать это слово, применяя его даже в переносных смыслах. Капитал — это концентрация жизненных энергий в чём-либо или в ком-либо.
На пересечённой местности — горбатой спине полигона — вспухал и умножался капитал зла. Откуда взялась эта лютая злоба, искажающая лица молодых крикунов? Где, в каком скрытом аду дремали демоны ненависти, которые теперь так ловко дёргали человеческие струны разъярённой толпы, — чувственные струны сотен людей, настроенные в один лад: излить зло. О безумии толпы на земле были написаны многие монографии, но толпа от этого не стала умней.
— Убирайтесь! Проваливайте туда, откуда пришли! Это наша земля!
Прокуренных и пропитанных пивом злобников кровопийцы-клещи — ужас этих мест — не кусали.
Мудрый человек не испытывает ощущений стыда от встречи с одним подонком. Но когда их много — мороз стыда ползёт по позвоночнику как анестезия. Пожалуй, именно по уровню этой чувствительности отличается человек, имеющий гражданскую позицию, от того, кто живёт просто так, сам по себе, как трава. Конечно, любое развитие происходит в борьбе. В борьбе дня и ночи, зла и добра, жизни и смерти, бедности и богатства… Но — не в самоуничтожении. Русская толпа суицидна в принципе. Она пытается преодолеть законы двойственности мира обходным путём, быстро, по-волшебному, не утруждая себя эволюционными терниями и искусством преемственного исторического равновесия, — общество верит, что возносится, покончив с собой… Например, нравственно.
Вряд ли Гоблин размышлял об этом, стоя перед беснующейся толпой в надменной позе часового-штурмовика. Руки его были заведены за спину, а ноги широко расставлены. Точки-чёрточки на круглом лице замерли, как визирные линии в прицеле снайпера. Гоблин стоял что литая статуя, по его спокойствию казалось: он находился не только вне событий вокруг него, но и вне бытия вообще.
Наиболее дерзкие бросали в его сторону окурки, пакетики от наркотиков, плевали, угрожали поднятыми бутылками. Откуда ни возьмись, прибыла, будь она неладна, репортёрская братия; информационные шакальчики вертелись в зоне отчуждения — между Гоблином и толпой, — шустро поворачиваясь, как ветряные флюгеры, навстречу каждому воплю или движению. Если бы частицы ненависти имели корпускулярную природу и их можно было регистрировать научно, то все бы видели и знали: опасное излучение сквозь репортёров проходит беспрепятственно, не причиняя ремесленникам по информации никакого вреда, а перед уравновешенной силой Гоблина — задиристый вред испаряется, бесследно тает… Вот уж отчего «излучатели» доходят до настоящего неистовства: ненависть питается ненавистью! Могучий фермер исповедал другое: время собирать камни — это время не отвечать на обиду обидой. Человек, отдавший свою ненависть и не получивший ничего взамен, ведёт себя как обречённый, как закалённый и героический защитник сил тьмы. «Вложенная», но невозвращённая ненависть, не приносит «прибыли». И тёмных можно понять. Ведьма на таком «коротком замыкании» сгорает, а толпа — взрывается.
Сон! Сон! Грэй ещё до приезда Духа и Ро мог невольно испортить репутацию всего предприятия — прослыть городским неудачником. Местные комментаторы уже оценили конфликт как социально-этнический, разделивши участников на «они» и «мы». Экстремисты говорили в эфире о предстоящих войнах за «территорию принципов».
Люди создают «ауру» — свою атмосферу вокруг себя и вокруг своих дел. В этой атмосфере воспитываются дети, её совокупной толщей «дышат» их души и ею питается прожорливый растущий их интеллект. Поэтому свою — свою! — атмосферу берегут пуще жизни. Изменённая атмосфера меняет людей и их дела.
Грэй появился из за спины Гоблина, как ангел. Сравнение очень уместное в данном случае: полусонный, босой, в полупрозрачной газовой майке, со всклоченными волосами — он плавно приближался к толпе. Большинство присутствующих на шабаше вообще не знали сути заварушки, приехали побузеть, потому что соскучились по чему-нибудь такому-разэтакому, потому что один позвонил другому, а другой третьему, третий — десятому… Босоногое чернокожее явление к ним выплыло так, что застало бушующую толпу врасплох.
Однако первый шок прошёл.
— А ничего девочка!
Толпа заржала так, что стреноженный конь, гулявший неподалёку, подпрыгнул и шарахнулся в сторону.
Описать то, что произошло в следующий момент, — задача не из лёгких. Время — огромное поле смыслов, на которое жизнь бросает одни и те же семена, чтобы пожать в конце сезона свой гарантированный урожай: человеческое «ах!» Судьбы текут одними и теми же путями, русло рока уготовано наперёд для многих и многих поколений, но однажды вдруг случается непредвиденное — меняется русло. Кто его изменил?! Почему?! Случай! — вот единственная причина, которая может дать новые, действительно новые всходы. И тогда само Его Величество Время, как живая клетка, в который раз добровольно делится надвое: на время старое и время новое. Человек же лишь выбирает: на каком поле ему возделывать себя? в каком русле течь? — очень уж разным получается от этого выбора главный итог, неизбежное наше финальное: «Ах!»
Грэй вплотную приблизился к заградительному валу толпы и очень медленно пошёл вдоль него, словно старался узнать: кто это? где? зачем? Но вопросительность его была, конечно же, кажущейся. Босой, он плыл над землёй, по-прежнему не ощущая ни себя, ни того, что вокруг. Воплощением всего бесценного, то есть жизнью без цены, был этот странный, грациозный, как кошка, человек. Грэй был готов к убийству, он умел это делать и он хотел это делать прямо сейчас. Либо погибнуть самому. Живое зеркало смерти! — глаза безумия в прекрасной оправе прекрасного тела. Бунтари отчётливо видели ртутный блеск в глубине его глаз, чуяли волнующую теплоту непонятого обаяния и пугающий, всепроникающий магнетизм этого существа. Заглядывая в бездонные шахты негритянских зрачков, каждый с суеверным страхом и ужасом вдруг словно «провидел» себя целиком на оси времени — от начала и до конца. Видел не зрением, не умом — видел как знал… И для этого не требовалось какой-то специальной предрасположенности или предварительной подготовки, фанатичного увлечения восточными религиями или склонности к философским обобщениям — достаточно было просто заглянуть в ухмыляющуюся смертельную бездну. К тому же, она, бездна, начинала игру первой и была прекрасна. В каждой руке Грэй уверенно держал по длинному ножу.
Люди начали пятиться и отворачиваться. Возникла некоторая сумятица, паника. Первые побежали и повалили тех, кто пятился
недостаточно расторопно. Грэй, как сомнамбула, шёл и шёл дальше — он стремился к повозке.
Гоблин ухмылялся.
— Молодец, девочка!
Репортёры растерялись. Было непонятно: что всё это значит? Их разыгрывают? Проводится рекламное шоу? Урожаи негативных событий в России продуктивны, поскольку они, как правило, привлекают максимальное внимание обывателей и оказываются правдой: ну, мол, что у нас плохого сегодня? Комментаторы городских газетёнок и маломощных частных радиостанций изощрялись кто во что горазд, придавая своим словам и интонациям вселенскую значимость.
К плывущему над землей подскочил смелый человек с видеокамерой, профессионально присел, приложился к окуляру и, споткнувшись, упал…
— Уябывайте! — прорычал, наконец, Грэй. Понятная весть, как радиоволна, молниеносно облетела смятенную толпу. В мгновение ока один тип поведения толпы сменился на другой. Люди, моторизованные бузотёры, зеваки и наркоманы спешно покидали поляну. Не все здесь, конечно, были агрессивными молодчиками. Приехали по звонку друзей и те, кто просто был свободен, лёгок на подъём, любил развлечения и природу.
Кто то из бывалых туристов искренне удивлялся.
— А что тут такого?!
Удивительно, насколько подвержены современные, просвещённые в общем-то люди, мистическим страхам. Кажется, что им, как излишне одарённым детям, вечно недостает каких-то дополнительных стимулов жить и они опять и опять обращаются к испытанному средству — к ужасам, выдуманным в детстве, или к поискам иного выдуманного страха в зрелости. Если представить положительные и отрицательные ценности людского бытия в виде линейки веков и шкалы достижений, то между «плюсом» и «минусом» должен обязательно отыскаться «ноль» — абсолютная величина, переход через которую ничего не меняет, но всё переворачивает в принципе; имя ноля — Страх!
Ещё дымились брошенные костры, ещё сушилось на ветках чьё-то забытое бельё, ещё стояла посреди следов нашествия разрисованная повозка. Поле битвы зияло язвами вытоптанных, загаженных мест.
Исчез в неизвестном направлении силач с цепями на шее — гордость бригады артистов. Пропали в клубах пыли, упорхнувшие с моторизованными кавалерами, две девочки-синички. И только робкий, застенчивый паренёк, конюх-гитарист с вьетнамской бородкой покорно ждал приближения Грэя... Парнишка не мог никуда исчезнуть — за сохранность коня и всего балаганного скарба он поставил личную подпись и нёс личную ответственность.
Спецподразделение получило, наконец, конкретный приказ. Круглоголовые дружно высыпали из своих автобусов и принялись… за уборку территории. У Грэя извилина за извилину зашли окончательно. Изредка в воздухе взрывалось, как учебная пиротехника, чьё-нибудь несдержанное крепкое словцо. Копы укатили, не попрощавшись. Стрекотали кузнечики. Ещё бродили, как падальщики, операторы видео между дотлевающими кострами. Но уже трудно было поверить, что всего час-полчаса назад здесь кипели нешуточные страсти. Было или не было? Вот в чём вопрос! Объяснимо в мире всё. Всё, кроме поведения людей ЭТОЙ земли. Какой-то комментатор профессионально делал «концовку» в режиме прямой трансляции, эффектно расположившись в кадре на одной линии с разрисованной балаганной повозкой и фривольной картинкой работы кисти Грэя на дальнем плане. Оператор удачно нашёл интересный объект вдалеке и плавно «тянул» трансфокатором на себя лицо человека, неподвижно застывшего на линии съёмки в позе часового-штурмовика. Когда незабываемый облик Гоблина в видоискателе заполнил весь кадр, оператор почувствовал, что не знает, что делать дальше, и — размыл, расфокусировал всё, к чему прикасался здесь глаз наблюдателя… Концовка получилась, что надо!
Правда, так же, как и сама жизнь, не требует доказательств, подтверждений и повторного опыта. Заметьте: прошлое и будущее «доказать» вообще невозможно, а настоящее — тем паче. Миг слишком короток, чтобы разменивать его на математику сомнений.
— Держи своё тягло, — Грэй самолично подвёл мерина к повозке. — Запрягай.
Парень покорно начал выполнять сказанное. Вскоре шутовская экспедиция была готова к отправке. Внешне не изменилось ничего: тот же вид балаганного перекати-шоу, тот же парень на облучке, тот же дурацкий флаг над головой…
— Что за херь? — Гоблин неопределённо ткнул пальцем в сторону кибитки.
Парень угодливо закивал. Он, похоже, был совсем разбит.
— Лицейский проект! Уже третий год! Мы…
— Выпей! — дружески посоветовал остывший Грэй.
Парень опять мелко закивал. Никакой другой цели, кроме постоянного передвижения по Городу и его окрестностям, балаганчик на колёсах, «сконструированная обучающая среда», не имел. Удивительное свойство осеняет племя бродяг — их неизъяснимо тянет всегда куда-то дальше. Кто? Что? Некая кочевая сила зовёт и зовёт куда-то одержимых дорогой. А на уже «прожитом» месте у них возникает ощущение того, что содержание жизни здесь они, к сожалению, «выдышали». И чтобы жить дальше, надо дальше идти!
Грэй и Гоблин — их глаза упёрлись друг в друга, как два бодливых бычка. Эту встречу взглядов лучше бы описали толкователи астрологии и гороскопов — она напоминала парад планет: словно молчаливые космические родственники встретились ненадолго в летучем строю. Ожидающим глобальных изменений подобные знаки подливают масла в огонь, а у тех, кто и вправду участвует в буче катаклизмов, они питают энтузиазм сверхобъяснений.
— Твоя жизнь скажет людям больше, чем твой язык. — Гоблин держал заморского «братана» за плечи и говорил-шипел тихо, очень тихо, едва-едва шелестел, как прошлогодний лист, гонимый случайным ветерком по далёкому тракту.
Мерин, подстёгнутый вожжами, поплёлся вон. Флаг на шесте задёргался, повозка ожила, в никелированных спицах заиграло солнце. Конюх-гитарист сидел на своем рабочем месте и был занят то ли собственным похмельем, то ли думами о возможных проблемах. Он не сказал ни «спасибо», ни «до свидания». Кошмар удалялся. Чёрточка рта на лице Гоблина преломилась в улыбку; жизнь — это путешествие по дорогам удовольствий: юность любит требовать, а старость наслаждается благодарением.
— Куда они идут? — задала вопрос невесть откуда взявшаяся жена-стряпушка.
Гоблин оглянулся. У въездных ворот полигона топтались ещё несколько любопытных.
— Не знаю. Никто не знает.
ГОРОД, ИЮНЬ
Стрелы судьбы наугад не летают:
Враг целится в грудь, а друзья со спины,
Пpискоpбную книгу времён я листаю —
Там памяти нет, если нету войны!
Рога пpотpубили и рыцаpь безумный
Легендою стал, затомилось вино,
Но не было б страсти у вдовицы юной,
Когда б не делить ей любови с войной.
Безверия нет, где кровавой забавой
Потешился род человечий вполне,
Ни богу, ни дьяволу мир не по нраву:
Стрела ему в грудь и стрела — на спине!
— Дух, а ты философ?
— Многие так считают, Ро.
— А сам себя ты как называешь?
— Старый дурак.
— Хи-хи! Дух, а ты будешь знаменитым? Чтобы о тебе весь мир узнал! Чтобы тебя по телевизору каждый день показывали!
— Буду, девочка, буду.
— Дух, а кто такой фи-ло-соф?
— Это тот, кто видит правду с закрытыми глазами.
— Ух, здорово! А ты меня научишь так видеть?
— Мне кажется, что я сам ничего ещё не вижу…
— Не расстраивайся, Дух.
Ни в коем случае нельзя придумывать жизнь заранее. Надуманная, она, как резиновый жгут, одним концом обязательно привяжется к тебе, а другим — к настоящей жизни. И, ежели эта грешная связь случилась не в одном месте-времени, то вековать тебе, несчастному, «на разрыв»; может, выдержишь, а может, и нет, но тянуть будет в любом случае. И когда фантазийное притянется-таки к реальному, оно пребольно шлёпнется о его грубоватую и шершавую поверхность, так мало похожую на идеал. Сверхожидание всегда чревато сверхразочарованием. Фантазия — предмет очень тяжёлый, не всякая реальность способна его выдержать. Чем дольше и бережнее строит фантазия свои научные представления и фантастические воздушные замки, тем титаничнее и дремучее должна быть твердь, на которую они когда-нибудь обопрутся. Упругий жгут движущейся жизни неумолимо стянет в миг настоящего и надуманное, и реальное, столкнув их лоб в лоб, как двух гладиаторов. Что то одно непременно должно разлететься вдребезги! Обычно, вдребезги разлетаются фантазии, а жизнь преспокойно продолжает своё дальнейшее шествие, зачастую, даже и не заметив рокового столкновения. Ну, как если бы певчий жаворонок вдруг столкнулся с чугунным локомотивом, летящим на всех парах... И только в России может случиться наоборот — твёрдая жизнь разлетается в революционные «дребезги» от столкновения не только с настоящим распевшимся «жаворонком», но и с облезлым надувным павлином, и с подсадной уткой. Вот ведь какая получается аллегория. И не поспоришь, чёрт побери! Фантазии в России — это, чаще всего, плебеи, дорвавшиеся до реальности, плотоядно делящие право на власть, ликующие, как на шабаше ведьм; визжа, кривляясь и калеча друг друга, они суетятся вокруг имперского трона и жадно и торопливо кормятся от покачнувшейся реальности.
Чудище северной земли оказалось не таким уж и страшным, каким его ожидало увидеть и готовилось к встрече чудище научно-философс-ких представлений самого Духа. Два чудища спокойно посмотрели друг на друга, синхронно зевнули, на секунду обнажив истёртые зубы, и задремали вновь — каждый в с-