к же, как и всякая несвоевременная истина — искусство.
Невидимые прикосновения и проникновение внутрь её существа женщине были очень приятны. Она скучала по мужскому вниманию.
— Грэй, вы — милашка!
Но теперь уже негр был неприступен. У него уже имелся в запасе печальный опыт близкого общения с одной «продвинутой» индуисткой. Она притащила ночью в постель настоящую живую кобру. Два года после этого Грэй лечился от импотенции.
— Угу.
— Грэ-эй! Почему вы не любопытны?
— На земле нет новизны. Новости закончились несколько тысяч лет назад, — изрёк негр, припоминая бредовые мысли Духа, коими тот сорил направо и налево. — Всё, что существует на земле, не может применить к себе статус «нового». Любопытство умерло. Голодной смертью, мадам. В мире развелось слишком много умников, пожирающих интеллектуальные отходы друг друга.
— Вы не так глупы, как кажетесь. Или хотите казаться.
— Угу.
— Знаете, многие люди стали говорить одинаково, думать одинаково, даже мистический опыт имеет сегодня невероятные совпадения на всех континентах! Что вы по этому поводу думаете?
— Русские замышляют всемирную революцию. Духовную, на сей раз. Всем будет приказано думать о жизни и смерти. До тех пор, пока не наступит всеобщее счастье.
— Вы оригинал!
— Как все русские. Гордиться нам больше нечем.
— О! Эти слова муж тоже произносил!
Карандаш шуршал-постукивал по листу ещё некоторое время. Наконец, Грэй встал и развернул лист, показывая модели то, что получилось. Женщина подскочила, как будто снизу её подбросил вонзившийся куда надо коготь самого дьявола. Она была в восторге.
— Грэй! Вы увидели самое главное! В сеансах ребёфинга, которые и я иногда для профилактики прохожу, мой образ — рыба. В прошлой своей жизни я была рыбой!
На белизне листа Грэй изобразил грудастую русалку с лицом восхищённой натурщицы. Русалка держала на руках русалку-ребёночка, мужские черты и оттенок лица которого свидетельствовали о несомненной его принадлежности к водяным негритянской расы. Над головами существ парили острые, как бритвы, нитевидные нимбы.
В кабинете между двумя, вавилонских размеров, книжными шкафами притаился сейф, замаскированный под фальш-полку с книгами. Над сейфом, в образовавшейся нише висел какой-то выцветший флаг.
— Твой муж был фетишистом?
— Скорее, пылесосом. Он собирал всевозможные вещи на земле. Концентрировал их. Они каким-то образом помогали ему сочинять литературные небылицы. Он считал, что человеческая память — это продолжение тела, и когда наступает физическая смерть, то можно, если постараться, «продолжиться» в коллективной памяти потомков. И наоборот: любое тело на земле — плод всех предыдущих памятей жизни, которые можно извлечь из тела, как из архива. В этой части я полностью разделяю его воззрения.
Котёночек принесла ключ от сейфа и открыла Сим-Сим. Внутри насыпного железного ящика было одиноко. Здесь не хранились пачки денег и не было россыпи бриллиантов, как ожидалось. В верхнем отделении источали запах плесени и пыли несколько пакетов с бумагами, да дремала рядышком куча сверх-сверхстарых и сверх-сверхветхих фото. А в нижнем — стоял портфель-дипломат, с виду ничем не примечательный.
— Деточка, сколько же бедняге было, когда его… не стало?
— В последний раз он говорил, что ему исполнилось девятьсот шестьдесят два.
— А что было написано в водительских правах?
— Тридцать восемь. Он был старше меня на шесть лет.
— И его похитили пришельцы?
— Нет, Грэй, нет. Ему очень нравилось жить. Обыкновенная авария на дороге.
В нижнем глубоком отделении сейфа хранился кейс-дипломат. Женщина подала его Грэю.
— Попробуйте. Это вы увезёте с собой.
— Что? Ядерный чемоданчик?
Грэй взял увесистый кейс в руку.
— Откройте, — Котёночек улыбалась.
В кейсе лежал старый полотняный мешок, в котором Грэй обнаружил… землю. Обыкновенную землю, взятую из-под ног или с чьих-то огородов, только очень уж сухую.
— Что это?! Гашиш? Опиум?
Выяснилось, что многие эмигранты, давным-давно, спасаясь от доморощенной русской смерти, вывозили и «горсточку Родины» — землю. Умирая, старики ссыпали разрозненные, никому теперь не нужные горсточки, в единый мешок. И вот…
— Что я должен сделать? Потрястись, проникнуться и протрубить о вашем подарке на весь белый свет?
— Нет. Вы вернётесь в Город и развеете эту землю там, откуда она появилась. Это, собственно, завещание мужа. А вас — Бог послал.
— Если на таможне в меня выстрелят, я закроюсь этим щитом. Вспышка будет не хуже ядерной.
— Мелкую кладь не проверяют. Вы ведь не состоите на учёте у Интерпола как наркокурьер? Нынешние границы на земле весьма условны. Большинство развитых государств охраняют сегодня границы в невидимых областях — берегут перемещаемую информацию, оценивают риск ментальных вторжений и культивируют этнокультуру. Путешествующие клоуны их не интересуют.
Грэй в разноцветной одежде, в сапогах и впрямь мог запросто сойти за гастролирующего лицедея — такие всегда шлялись по свету тысячами; толпа им подавала кто чем мог, а милость законников была самой щедрой — клоунов за людей они не считали и смотрели на них сквозь пальцы, как на шатающихся неведомо откуда и куда дворняжек.
— Добрые и дураки всегда притягивают приключения на свою голову.
— Грэй, за что вы пытаетесь меня оскорбить?
— Котёночек, успокойся, я говорил о себе.
Он опять кое-что вспомнил из теорий закадычного своего друга, Духа. Где-то он сейчас? Говорит своими намёками и загадками, гуляя с девочкой Ро? Они похожи. Ро тоже ведёт себя как агент-наблюдатель… Дух очень ценил всякие способы отстранённого наблюдения себя самого в жизни. Одним из них была практика «смотреть ОТТУДА».
Дух утверждал, что у всех, кто мечен «русским геном», способность наблюдать себя, как бы уже умерев, присутствует в качестве врождённого свойства. Те, кто этого не понимает, мучаются и стремятся
соединить координаты своего физического существования с метафизической точкой наблюдения. А те, кто обуздал необычную «точку зрения», находятся в очень выгодном положении — любое местное (в смысле земное) враньё с этой дистанции становится явным до самоочевидности. Эти господа живут интересно, но с превеликим трудом вписываются в систему будней.
— Мне кажется, что твой парень смотрел на всё именно оттуда…
— Да. Он сделал открытие. Оно неофициальное. Я вкратце расскажу вам. Муж исследовал состояние и пристрастия людей. Он отсканировал несколько десятков поколений, живших до нас. Свидетельств и документов осталось довольно таки много и недостатка в статистическом материале не было. Качественный и сравнительный анализ таблиц дал ошеломляющий результат. С того самого момента, как в этих местах появились русские, кое-что кардинально изменилось. Не догадываетесь, что резко уменьшилось, а что резко вдруг увеличилось? Конфликтность населения упала почти до нуля, а кривая, отражающая склонность к досрочному сходу с жизненной дистанции, поползла вдруг вверх… Наверное, это — совпадение, сказали ему. Позже, именно в Калифорнийской долине, зародилось движение «счастливых овец», хиппи. Тоже случайность? Здесь образовалась вдруг, ни с того, ни с сего, мировая мекка психиатров, психотерапевтов, магов и экстрасенсов, контактёров или свихнутых каким-то иным образом. Почему? Скажите, почему они проводят свои замороченные семинары именно здесь? Мой муж нашёл ответ! После прихода русских в этих местах стал очень ярко проявляться геопсихический феномен: любые конфликты в локально обозначенной зоне вязли, как маятник в густой смоле. В том числе, заметьте, конфликты внутренние. Этот феномен — природный храм. Здесь образовался «естественный столп покойного духа». И это сразу же почувствовали и неуравновешенные, и те, кто работает с пограничными состояниями человеческой психики. Здесь до чёрта пасётся всяких НЛО. Уфологи просто урчат в Калифорнии от своего ведьмачьего удовольствия.
— Вашему мужу никто не поверил и тогда он написал литературно-фантастический вариант своих исследований?
— Да.
— Книгу раскупили?
— Молниеносно! Поначалу муж очень радовался этому. А потом… Он надеялся на ответную реакцию, на возможных единомышленников, на критику, на реакцию злопыхателей, наконец. Ничего! Ни одного звонка, ни одного письма или посетителя. Он был страшно угнетён. А после этого вскоре и погиб.
Последний день общения проходил в относительной трезвости. Женщина была интересной и глушить перманентное состояние скуки спиртным Грэю не хотелось. К тому же она пообещала ближе к вечеру провести с Грэем персональный сеанс ребёфинга, клятвенно заверив его, что кислородное перенасыщение не является средством кодирования от алкоголизма. Только галлюцинации. Для сеанса трезвость являлась обязательным требованием. Грэй не стал спорить и, широко зевнув, согласился.
— Кажется, я понимаю, почему не было откликов.
— Почему?
— Потому что для американского стандарта нормальность превыше всего. Контакт с «психом» может сильно подорвать репутацию, испортить карьеру и весь бизнес.
— У русских не так?
— Близко не лежало! Русские как раз превыше всего ценят психов. Таких как я, например. Огромное общество русских психов делает тебя невидимым и абсолютно свободным. В России всё всегда наоборот, там больше всего боятся «нормальных» — именно они угрожают свободе, потому что стремятся к прозрачной экономике и законопослушности.
— Это очень интересные сравнения. Где вас так просветили, Грэй?
— В армии, мэм.
Реальная, повседневная жизнь — это капельница в палате судьбы: по капле текут рубли и доллары, по капле копится наш опыт, по капле мы складываем в сердце любовь и ненависть. Какая утомительная процедура… Неужели нельзя превратить жизнь в поток? Можно!
— Дышите, Грэй, дышите, глубоко и не сбавляя ритма. Дышите! Дышите!
Для проведения сеанса Грэй предпочёл раздеться. Он лежал на полумягком ковре, на боку. На случай нервного озноба мастер заготовила одеяло. Звучала ритмичная музыка. Погружение в транс продолжалось довольно долго. Котёночек властно командовала и одновременно ассистировала.
— Дышите! Дышите! Дышите!
Сначала Грэю показалось, что он сильно разогнался на своем истребителе, а взлететь никак не может — только иногда «подныривает в небо», а там светло-светло! Потом он обнаружил себя летящим на очень малой высоте, на огромной скорости, — здесь Грэй иногда вдруг резко уходил вниз и «подныривал в землю», становилось на секунду-другую темно. В какой-то миг Грэй понял всем своим существом: никакие это ни земля и не небо! Это — мир! Он неделимый! Он существует, потому что он есть. В нём нет времени. А «ныряния» — это его, Грэя, жизнь: в мире действий и мире образов.
Мир завертелся и завихрился, а потом, вдруг, стал очень чётким. И Грэй — увидел.
…Он кричал, находясь в какой-то очень нервной гуще людей. Он пытался бросить камнем в человека, выступающего перед толпой. Кричали все. Люди были одеты в рабочие комбинезоны и длиннополые солдатские шинели неизвестного образца. Многих Грэй знал лично и чувство коллективной ярости сближало его с ними ещё плотнее. Послышались выстрелы. Грэй обнаружил себя бегущим всё в той же толпе, но теперь ярость толпы колыхалась не столь бесформенно, как раньше, — она сузилась и впилась в понятную цель: у взломанных дверей кирпичного склада товарищи Грэя выдавали промасленные винтовки. Грэй получил свою и сразу очутился за городом, лежащим в какой-то канаве, трясущийся от холода и страха, а прямо на него двигалось железное чудовище, изрыгающее пламя и грохот, — бронепоезд.
…Страшно болела голова. Грэй ощупал её и расстроился: голову охватывала марлевая повязка, насквозь пропитанная засохшей кровью. Перед Грэем в гробах лежали люди, а могучий бас-баритон, человек в золотых одеяниях, ходил между гробами и пел, помахивая каким-то дымарём. Сначала Грэй решил, что это — рай и что он попал на сортировку. Но, с усилием переведя взгляд вдаль, убедился в ошибке: перед ним расстилался, как на ладони, деревянный Город, посреди которого, как паук, лежал дымящийся некрасивый завод. Закатное солнце, отражаясь в воде большого водоёма, слепило глаза. Болела не только голова — сердце разрывалось от тоски. Грэй вспомнил, что уже несколько дней не видел свою семью: жену, свёкра и шестерых детей.
…Лёд на реке был очень тонкий… Они проиграли и уходили, отупев от упрямства и горя. К ним присоединился соседний военный городок. Подводы с лошадьми везли боеприпасы, раненых и заводские станки, на которых рабочие точили детали для ружей прямо в пути. Другие подводы были нагружены скарбом, уныло тащились за подводами коровы, бабы и дети. Немыслимая процессия вышла на берег едва вставшей на зиму реки — широкой и очень глубокой. Сзади по обозам стреляли преследователи. Военные руководили старались обеспечить быстрейшую переправу, надеясь на той стороне реки оторваться от врага. Ах, почему лёд на реке был таким слабым?! На глазах у Грэя телега с конём, шестью укутанными его детьми, женой и свёкром ушла под лёд — вскрикнуть успел только свёкор, увлекаемый бурлящим чёрным течением туда, откуда не возвращаются. Тут и там на льду зияли подобные же промоины. Люди хаотично бежали к другому берегу. Ружейные хлопки сзади усиливались, пули чиркали по речному льду и, не найдя жертвы, рикошетом улетали искать её дальше — среди тех, кто уже переправился… Сзади ударили орудия. В гибель детей не хотелось верить. Грей взвыл так, что затрещала грудная клетка!
…Душа огрубела и стала нечувствительной к смерти вокруг. Правда, её еще волновали воспоминания и сентиментальности. Но смерть — нет. Смерть была её работой. Точно так же огрубели души других людей, тех, кто стрелял в Грэя и его товарищей. Сентиментальность и смерть царили вокруг. Однажды в безвыходной ситуации они пошли в психическую атаку — в парадной одежде, в полный рост, не унижая свой могучий дух презренной защитой тела или огнестрельными ответами — выстрелом на выстрел. Их убивали, а они пополняли зияющие ряды первых и шли, шли, шли…
…Моста не было. Грэй умел строить мосты. И командир, человек породистый, благородный, собрал из солдат и офицеров бригаду, которая командовала восстановлением переправы. Это было в Сибири. Местные жители не приходили смотреть, как продвигается работа, знали: отступающая армия уйдёт — мост опять взорвут. Армия переправилась. Взрывать мост командир запретил. Впервые за много последних месяцев у Грэя было хорошее настроение.
…Следующая картина, выплывшая перед глазами, заставила Грэя скрежетать зубами. В каком-то убогом сарае на веревке болтался его друг. Сам Грэй возвращался назад, через кордоны — в Сибирь; и ему, и ещё нескольким тысячам поверивших, обещали амнистию и свободу. Всё было кончено. Тех, кто остался, окружали китайцы, живущие едва ли не в самой бедной своей провинции. Грэй курил опиум и играл в карты, а когда случалось посещать притоны, не брезговал местными проститутками. Уже несколько раз он участвовал в разбойных грабежах и чувствовал, что вот-вот его схватят желтолицые, будут сначала изощрённо пытать, а потом с наслаждением убьют. Бывшие боевые командиры стрелялись. У кого была возможность — садились на корабли и бежали в Америку. У Грэя не было ни денег, ни связей, — он выбрал возвращение. Последнее, что ему запомнилось, — это рота старательных солдат, целящаяся в него из винтовок, в которых Грэю был знаком каждый винтик и каждая пружинка. Команды «Пли!» уши Грэя расслышать не успели, но горячий толчок в грудь он почувствовал всем сердцем. Темнота и тишина вдруг слились воедино.
…А потом — сердце отпустило. Он снова перепрыгнул в хорошее время и очень тому обрадовался. Звонили колокола, окна в избе были по-весеннему чисты, на столе стояло мясо, вино и блюдо с крашеными яйцами. Дед, надевший по случаю праздника почётный свой кафтан знатного заводского человека, восседал во главе стола и покрывал своих многочисленных чад добрейшими взглядами. Было так хорошо, что хотелось плакать. И Грэй заплакал. К нему тут же подошли, стали утешать, дали цветную игрушку. Грэй мгновенно развеселился. Он
хохотал взахлёб. И вместе с ним хохотали люди за столом, славно улыбался в бороду дед, хохотали иконы в углу, хохотал дурак-самовар на столе, заливалось хохотом пасхальное солнце за окном! Ха-ха-ха!!!
…Из галлюцинаций Грэй выбрался так же, как дрессированный дельфин выпрыгивает из воды, — мощным рывком. Помогла привычка силою воли преодолевать мороку похмелий. Сердце бешено колотилось. И, что хуже всего, он во всех подробностях помнил пережитый кошмар. Тем не менее, Грэй-сон возвращался в Грэя-человека.
Тут-то Грэй-человек, окончательно придя в сознание, и обнаружил сюрприз. Котёночек, раздевшись донага, восседала на нём, постанывая. И уже всё получилось.
— Прости меня! — сказала Котёночек, но Грэй и не думал на неё сердиться. Он просто был слегка удивлён эксцентричностью изголодавшейся дамы.
— У тебя кобра есть? — задал он вопрос.
— Какая кобра?
— Змея. Очень ядовитая. Есть?
— Нет, конечно… — ничего не понимая, ответила мастер ребёфинга.
— Это очень хорошо! — произнёс Грэй и с дикостью африканского мавра набросился на женщину, у которой нет кобры.
— Что ты… Что вы со мной делаете?!
— То же самое. Только уже при собственной памяти. Веришь ли, я только что вернулся с того света! Обещаю: у нас будет неземной секс!
Сеанс ребёфинга продолжался до глубокой ночи.
Перед тем, как заснуть, он спросил её.
— Что это было со мной? Отравление?
— Нет. Ты вернулся в самую недожитую из своих прежних жизней.
— У меня нет прошлых жизней, киса.
Она прильнула к его плечу.
— Есть. В изменённом состоянии сознания ты говорил и матерился… по-русски.
— Я и так говорю и матерюсь по-русски!
— Грэй! Я хочу тебе сказать: горькое прошлое — это хорошее лекарство.
— А горькое будущее?
— Яд.
Никакой триумфальности.
По дороге в аэропорт они заехали в небольшую русскую церк-
вушку, зашли внутрь. Их встретил человек с бородой и глазками, утопленными в ласковом маслице. Он с изумлением осмотрел экстравагантную пару — Грэй наотрез отказался сменить свой клоунский наряд на цивильный костюм.
— Венчай, мудила, да поскорее! — миролюбиво, но настойчиво предложил священнослужителю Грэй. И достал деньги.
Сначала батюшка хотел немедленно позвонить в полицию, но вовремя сообразил: непонятный случай бросит нежелательную тень на его безупречную службу. От нахлынувшего страха: «Сатана!» — человек с бородой испытал сильнейшую жажду молиться, такую сильную, о какой писано лишь в древних книгах о житии святых. Батюшка повалился перед Грэем на колени и в исступлении запричитал о грехах людских.
Экспресс-венчание проходило в умильных слезах.
Место первого класса в салоне аэробуса кому хочешь поднимет настроение на недосягаемую высоту. У нашего путешественника оно, действительно, было самым лучшим.
Котёночек израсходовала за одну ночь весь вдовий запас слов и ласк. И теперь просто ждала, когда её новорастущая «душа» — Грэй — исчезнет.
— Не волнуйся. Я спасу Россию! — сказал ей Грэй на прощанье.
— Ты спасёшь Россию, — как эхо, повторила она.
Содрогаясь от смеха, Грэй, не оглядываясь, стал подниматься по трапу-рукаву, ведущему к самолёту. Со спины можно было бы подумать, что человек рыдает от невыносимых мук прощания. Грэю было смешно: американцы, как клоны, воспитаны на образе героя-одиночки, героя-победителя, спасающего целую нацию. А русские? Эта мысль-перевёртыш выскочила откуда-то сама по себе. Русские?! Он вспомнил жуткую убедительность вчерашних галлюцинаций. И опять засмеялся: русские воспитаны на образе героя-страдальца.
Женщина с благодарностью гладила взглядом спину поднимающемуся по трапу мавру, одетому в ужасный наряд какаду, сжимающему в черном кулаке потяжелевший рюкзачок с оригинальной начинкой — русской землёй, возвращающейся назад.
ДОМ ГОБЛИНА И РО
— Гоблин! У тебя в доме висят иконы. Бог укусит тебя за голову и съест твой мозг.
— Чувствуется школа твоего наставника, Ро. Это он тебе сказал, что Бог кусачий?
— Фи! Я и без него это знала!
Полигон был для Ро совсем не интересен, подземелья и запах свезённого отовсюду навоза для чуткого носика Ро были невыносимы, и когд-