ховными ядами? Похвально. Знаете, молодой человек, таки однажды в своей истории люди повадились изображать страсти. Изображать страсти! И чего ж теперь на зеркало пенять? Когда страсти вовсю изображают людей! Жизнь — колесо. Перевороты неизбежны. Можем ли мы судить того, кто судит нас? — очкастая копна баюкала мой слух своим характерным говорком. Он почти всегда говорил ярко, иронично и очень печально. Как бы в самой интонации сожалея: мол, вот, приходится укрывать за шуткой самое серьёзное. — Молодой человек! Результаты труда не являются плодами жизни. Вы понимаете? Труды остаются в мире иллюзий, а плоды… Где наши плоды, мой дорогой? Я вас спрашиваю. Они должны быть следствием труда, я полагаю. Так меня учили и я с этим согласен. Столько переворотов, столько неожиданных переворотов! Поправьте меня, если я ошибаюсь. Мы все стремимся, как ни странно, встать в строй. Нет-нет, даже не возражайте! Именно — встать в строй! Разумеется, встать к своим: зеки к зекам, солдаты к солдатам, книги к книгам, легенда к легенде, высшая память, к высшему… Все стремятся к своим, потому что знают о них. А мы с вами — одиноки. У нас нет никакого строя. Поэтому нас никуда не «тянет».
— М-ммм?
— Читайте, читайте. Для детей «лёгкое чтиво» — сказки, для взрослых «лёгкое чтиво» — мистика. Читайте! Это возносит. Читайте! И знаете, что самое трудное в, так называемом, «лёгком чтиве»? Написать его! Ха-ха-ха!
— М-ммм!!!
Я постоянно размышлял о своём поступке. О симуляции. О подчинении неслышному шизофреническому приказу из-под темечка. Забавно. Получалось, в коляске сидит дважды инвалид: в первый раз — по настоящему пострадавший от эгоистичной любви своей мамаши, во второй — затаившийся от всего мира бесстрашный трус и тихушник. После злобного удара санитара, пославшего меня со скалы вниз на верную гибель, судьба «обнулилась» и начала свой отсчёт заново. Почему я сижу и не встаю? Неужели всё-таки привык? Я спрашивал и спрашивал себя об этом. Ковырял тлеющее своё нутро, как костерок на ветру, болезненно, маниакально подбрасывая в огонь переживаний новые «неразменные поленья» — вопросы без ответа... Страх перед санитаром? Чепуха! Я точно знал, кого я боюсь на самом деле: я боялся людей! Я не хотел к ним возвращаться. Это казалось мне пострашнее, чем шагом в могилу. По той же самой причине я упорствовал и в своём молчании. О чём говорить с людьми?!… О тряпках и телесериалах, о том, какая у тёщи красивая кофточка? Да, я — живой компромисс. Самый хитрый из всех хитрецов! Так я себя пытался приободрить… Но оставалось главное — я действительно панически боялся мира людей. Я боялся его даже в себе самом; там, внутри меня, он превращался в непредсказуемый по формам и содержанию серо-чёрный туман, всегда одинаковый в своём тягостном качестве — безвременной муторности. Инстинктивно, я продолжал притворяться мёртвым и неподвижным даже внутри себя самого, ну, почти мёртвым. И на земле, и на небе, и внутри меня — всюду были враги. Так что, мой «детектив наоборот» ещё только-только начинался.
«Время!!!» — написал я на листочке слово с тремя восклицательными знаками. А потом нервно перечеркнул написанное. Волосатый мой друг прокомментировал эпистолярный порыв удивительно точно в тон моему настроению.
— Время, молодой человек, слишком сильное вино, от которого протрезветь практически невозможно. Живущие «во времени» безнадёжно пьяны. Они губят этим ужасным напитком вечности и себя, и своих детей. Ах, молодой человек! Придумав для себя «время», люди буквально вывалились в мир иллюзий и вытащили за собой массу ненужных и опасных вещей. Вы правы, вы, к сожалению, правы, даже сами не знаете насколько правы… Похмелье «живущих во времени» — Апокалипсис.
Ну-ну. Помнится, в бреду я тоже бегал с линейкой и «измерял» у людей величину их уродства — временной «размерчик» их научных, или формотворческих каких-либо фантазий, сбежавших из мига бытия в ту, или в другую сторону.
— М-ммм!
— Да, мой дорогой, да. На земле вы можете быть счастливы только в двух случаях. Если у вас есть время и нет людей. Или у вас полно людей, но совсем нет времени.
В офис приходили реестровые крысы, что-то обнюхивали, сверяли, регистрировали — ставили «крыжечки» в свои реестры. Я видел этих тварей насквозь: крысы искренне полагали, что именно благодаря их крыжечкам жизнь и происходит. Главное — разрешить, или запретить.
Надо было заново перепривыкать ко всему, к чему привык. Не думать ни о чём и не чувствовать себя отвратительно во время подмываний, или в тот миг, когда тебе суют между ног свежий памперс.
Для меня выделили персональное время в комнате медитаций. Я не посмел отказаться. Никто меня теперь не подозревал в симуляции. Считалось, что под пытками санитара свой экзамен «на вшивость» я прошёл сверх всякой меры.
— Ну, ложись в свой анабиоз! Знаешь, как мне обидно, когда ты меня вот так покидаешь. Ложись, ложись, музыку сейчас включу… — с мамашей мы встречались в санатории в соответствии с графиком её смен.
Санитара осудили за убийство старика на семь лет пребывания в колонии строгого режима. Его этапировали куда-то на материк, в самую глушь, как опасного рецидивиста. Однако адвокат-коротышка вскоре принес в офис-веранду «маляву» — что-то вроде мой серебряной «конфетки», весть из зоны, послание, туго свёрнутую бумажку. Письмо предназначалось мне лично. Я развернул. С мятого листка смотрело моё собственное изображение, весьма похожий на живой оригинал рисунок, выполненный в стиле нагрудных татуировок. В горло портрета был воткнут нарисованный нож.
— Я ни при чём! — сказал коротышка.
Библиотекарь тоже осмотрел изобразительную «маляву». Протёр стёкла очков специальной тряпочкой. Потом проставил на свежие деловые бумаги, которые принёс адвокат, печать с крестом и костылями. Печать убрал в сейф, а коротышке выдал из сейфа пучок наличных денег, перетянутых в нескольких местах бухгалтерской резинкой.
— Я ни при чём! — повторил коротышка ещё раз с порога и исчез.
Я не знал и не понимал языка намёков этой фантастической жизни.
— Молодой человек! Вы поймёте. Меня вынудили согласиться вести их дела. Поэтому я делаю то, что им надо, — кручу контору. А они делают то, что надо мне, — таки не лезут в душу. Вы, молодой человек, скорее всего, жертва. Говорю это из любви к вам. Юридическая и уголовная ответственность в стране без правил — вещь исключительно неприятная. Нельзя ни к чему приготовиться заранее! Мы угодили в желудок к монстру, и он теперь будет нас переваривать. Но выход есть, есть, надо просто ждать… Просто ждать и не делать лишних движений. Не шевелитесь лишнего, молодой человек, умоляю вас. Эти люди не шутят. Пожалейте, если не себя, то хотя бы тех, кто остался у вас на материке. Для зла на земле нет ничего невозможного. Его глаза и уши всюду. Милый мой, у вас есть на материке те, ради которых вы могли бы потерпеть это всё?
— М-ммм…
— Вам хорошо. А у меня есть. Тактика очень проста: не сопротивляйся, так и выживешь в главном. Не надо, чтобы монстра от нас «стошнило», мы освободимся от него естественным путём…
Часами я просиживал у окна веранды. Раньше мне казалось, что рубеж спасения — это всегда где-то впереди. Сейчас мне чудилось, что я его уже «проскочил», как нужную станцию, а поезд судьбы мчит и мчит дальше, и «моей» остановки больше не будет никогда.
В чтении древние книги мне нравились больше современных. Я называл их «коньячными книгами». С выдержкой в три-пять, или пятьдесят столетий. Действительно, самые прочные и крупные имена вырастали из очень большой глубины времён. Наверху, на поверхности сегодняшнего дня, бликовало лишь многочисленное и практически безымянное тщеславие говорящего планктона и мотыльков с человеческими лицами.
— Читайте, сыночка, читайте! Я пока ещё не утонула. Шучу!
Мамаша по случаю выходных дней бултыхалась в грязевой ванне. Двор наш весь кишел этой грязью. На задах, уже в нескольких чёрных воронках-раскопах, копошились с наполнением пятилитровок неподражаемые ух-работнички.
Состоялся первый мой, полностью самостоятельный, переход-переезд от санатория до дома. В какой-то мере, даже подвиг по инвалидным меркам. Коляска моя стояла в жиже, рядом с мамашиным счастьем — подле исцеляющейся «от всего сразу». Я уткнулся носом в книгу. Время от времени меня просили подать кружку с вином. Я поил просящую, а она зачарованно смотрела, вынырнув из грязи, на мою руку с настоящим золотым перстнем.
— Вы моя гордость, мой сыночка!
Очевидно, змея в голове у мамаши отъела часть её мозга. Мамаша, видя масштаб развернувшейся суеты, стала называть меня на вы. Она свято верила: всё, что прибывает — моё. Наше, то есть.
Рядом с нами, на качелях под турником, раскачивался, мыча что-то маловразумительное, обкуренный подросток.
2. АДВОКАТ
Коротышка всех удивил. Там, где из кухни на задний двор имелся служебный выход, адвокат устроил птичий вольер с большеногими курами, которым он всем дал человеческие имена и приходил их кормить. Делал это врастяжку, осуществляя кормление по очереди. Цирк да и только: «Цып-цып-цып! Девочки мои!» На зрелище охотно выбегали посмотреть повара и колясочники. Коротышка заходил внутрь вольера, потом он выкрикивал имя — со всех ног к нему неслась определённая курица. Хохоту было — стёкла в корпусах дрожали.
Есть люди, которые способны с ошеломляющей быстротой носиться в нескольких мирах сразу. Например, в предательском подземном мире, состоящем из горячего хаоса. В мире очевидцев. Или среди холодного хаоса высших сил. Эти универсалы неуловимы, потому что они с необычайной лёгкостью буквально перескакивают, как электроны, с орбиты на орбиту, из одного мира в другой. Меняют «валентность». В мире очевидного все обыкновенные люди лишь кантуются, а эти — квантуются. Адвокат, несомненно, был таким универсалом. С одинаковой полнейшей искренностью он трудился и на ниве распространения «дури», и в официальной юриспруденции, и не чужд был разговорам о духовной философии.
— А что? Мне ведь, как пауку, нужны сети и глупые мухи. Рано или поздно глупость в головах у людей проходит. Крупные преступники укрощают мелких. В государстве наступает скучное время, закон и порядок. И тогда ремеслом адвоката не прокормиться. Но ведь, слава Богу, у людей имеются их глупые сердца и ещё более глупые души! Ты согласен?
— М-ммм.
— Пора быть дальновидным и подумать о своём будущем. На днях я поеду к архиепископу. Помолись за меня.
Коротышка, набросав всюду зёрен своего вранья, начал вдруг пожинать с этого реальные всходы. Очевидно, внешняя плотность общей иллюзорной среды стала настолько высока, что любая удачная болтовня могла привести к «детородности» в мире обманщиков. Адвокат этим пользовался. Он бросал свои зёрна не где попало, а только там, где водились деньги и щедро «удобрял» сей труд неутомимого и доброго сеятеля кое-чем полезным — инвалидом-образцом и его, якобы благотворительной, шарагой.
— И о детях пора позаботиться. Ты ведь знаешь, что революции и открытия делают те, кому был дан соответствующий «посев» в детстве? Вот-вот. Поэтому стараться следует за десять-пятнадцать лет до главного события… Грядут очень серые времена. Люди скоро потянутся платить любые деньги за развлечение их душ.
— М-ммм?
— Мир состоит из не очевидцев. Особенно, мир духовный. Поэтому здесь легко побеждать. По ярким чужим рассказам люди добровольно намалёвывают внутри себя, что угодно!
— М-ммм!!!
— Смешно, правда? Война с собственным народом в стране постепенно заканчивается. Народ уже не сопротивляется. В такой неблагоприятной обстановке продолжение войны встречает на своём пути большие трудности. А ведь только война делает наше настоящее максимально реальным! Не сном! — коротышка мечтательно закатил глаза. — Ну, что ж. Мы переместим поле битвы в патовую область игры. Организуем-ка получше старое, как мир, шоу: борьбу добра со злом. Ха-ха-ха! Ты придёшь ко мне на проповедь, сыне мой, когда храм в городе появится и я получу сан? Ха-ха-ха!
— М-ммм…
— Не сомневайся! Так и будет. Жизнь на земле — это бесконечный фильм абсурда. Чистейшая психология! Разумеется, нервы и мозг перестают работать в абсурде. Чтобы сохранить себя и не сойти с ума. Природа сильнее нас. Люди поэтому автоматически «выключаются» от ужасов и всего непонятного. Но есть одно очень выгодное условие. Их можно «включить» опять, уже искусственно. Насильно, если хочешь. Словом пастыря, например. Или мощным каким-нибудь слухом. Или модным общественным психозом. Обработка общественного мнения, называется. Управляемая массовая шизофрения! Ха-ха-ха! И тогда люди перестают применять реальное критическое внимание к тому, что вокруг. И смотрят только на то, что рисует их внутренний экран. Воображение! За обслуживание таких «картинок» можно сорвать весь банк — прихапать себе и денежки, и душу. Каково?!
— М-ммм!!!
— Вот и я говорю. Сам собой в последнее время восхищаюсь!
Библиотекарь в беседе участия не принимал. Он только искоса иногда поглядывал в нашу сторону, отрываясь от экрана монитора. Было выпито два чайника воды. Памперс мой готов был разорваться. Когда коротышка ушёл, библиотекарь подал сипловатый голос.
— Сорняк побеждает. Я всегда говорил Господу Богу, что нельзя делать почву для жизни слишком уж плодородной. Сорняк — побеждает! А теперь, как выясняется, даже в небе. И что мы можем с этим поделать? Что?! Я вам, как родному скажу: ни-че-го!
Через шарагу текло то, ради чего она создавалась, а именно — деньги. Приходили и уходили какие-то люди. Библиотекарь крутился то у клавиатуры, то у сейфа. Он совсем перестал гулять. А я, наоборот, полюбил это дело, поскольку был свободен: и от излишних вопросов, и от излишних ответов. Санаторный режим и процедуры помогли мне окончательно «окрепнуть» и теперь я вертел никелированные ободья колёс как хотел и куда хотел.
Море… Оно было лучше, чем суша. Я нашёл в конце набережной местечко, с которого часами смотрел на бесконечное нечто, на огромного водяного человека, который спал богатырским сном и ему снился этот мир… Он — мыслил ясностью. И ясность его «испарялась», создавая «атмосферу ясности». В этой чудесной безмятежности хотелось находиться, забыв о времени. Море уже достигло своего спокойствия, которого было много, очень много, и я без стеснения брал взаймы изумительную живую вечность. Море, как и я, терпеливо сносило беды: и нефтяные катастрофы, и нарывы вулканов на своём дне, и пену человеческой плесени на своих побережьях. Конечно, в любой момент водяной человек мог потянуться, зевнуть и объявить свою Эпоху Великих Закрытий. Но пока не просыпался и не объявлял. То же самое могли сделать и огненные стихии — океан небесный. Но и верхние великие силы никак себя не проявляли. Получалось, что всё великое в итоге становилось невидимым и бесконечно терпеливым. Открытиями по-прежнему «баловались» только щенки. Люди. Образы под моим темечком блуждали и навевали грёзы о судьбе и миссии великого «закрывателя».
Я как раз начитался мистического эпоса древних и находился под большим впечатлением от их образного языка и понятных, как скелет или принципиальная электросхема, сюжетов. Задрёмывая в коляске, я обычно «вылетал» из своего тела и видел, как во все стороны от меня тянется «повесть мира», уже целиком написанная и готовая. В ней не хватало лишь последней точки. Этой точкой, конечно, был я. «Повести мира» тянулись куда угодно: в рассказы о рыбах, о временах, о космических пришельцах, о растениях и ангелах, заведующих разумом… Различных тем и сюжетов было — море! К сожалению, читать эту бесконечную и разнообразную книгу с трудом удавалось лишь задом наперёд: от себя самого и — далее. Во тьму веков, как говорится. Пока моё темечко не додумалось и не подсказало: не ставить окончательной точки вообще! Таким манером, я… исчез! В тот же миг «повесть мира» развернулась правильным образом и я стал читать её «в первоисточнике» — от самого начала и до… Ну да! До себя самого! Точка оказалась ключом и началом этой вселенской «библиотеки». Точкой её можно было открыть и закрыть обратно.
… Жили-были два брата и одна сестра: Богатство, Разум и Душа. Они не помнили, как и когда они потерялись. Чтобы вернуться домой, им предстояло пройти через пустыню по имени Время. И вот они пошли. Дома они построили крепость и стали в ней жить. Из пустыни на крепость то и дело нападали злые кочевники, но ни разу не смогли победить дружную троицу. Богатство однажды сказало: «Для своего богатства я построю отдельную крепость». Разум сказал: «От чужой зависти я спрячусь в себе самом». Душа сказала: «Красота не защищается». Тут напали кочевники и разрушили непобедимую дружбу двух братьев и одной сестры. А потом взяли их в плен и навсегда утащили в пустыню по имени Время. В разные стороны, да по разным временам. Чтобы никогда не встретились трое и никогда не вернулись домой.
М-да… Скоро сказка сказывается. Всегда с большим сожалением я прерывал интимный контакт с морем и покидал набережную. В тот раз я острее острого вдруг заскучал по блудливой актрисе-колясочнице. Словно вспоминал о невозвратимой любви. Только ей, единственной, не приходило в голову меня «использовать». Она просто была. И предлагала точно так же «быть» рядом с ней. Неповторимая, как запомнившийся погожий денёк…
— Голубчик! Идёмте скорее! К нам скоро должен прийти большой человек! — адвокат отыскал меня и поволок вдоль набережной, как на моторе.
Большим человеком оказался мэр. Который прибыл в санаторный комплекс не один. Его сопровождали несколько крыс. Как я понял, выбиралось место для строительства памятника ветеранам-воинам, ставшими инвалидами в результате неудачной прогулки по полям смерти. Неудачной в том смысле, что они вернулись жить. Смерть только пообкусывала их с разных сторон, но почему-то не стала глотать целиком.
— Отличная идея, ребятки, отличная идея. Молодцы! — мэр снизошёл до братания с народом и самолично возил меня вокруг фонтана. Памятник решено было воткнуть неподалёку от карточного столика. Вокруг царила показательная благость. Санаторное начальство оперативно убрало с глаз долой мусор, асфальтовые дорожки были подметены, а любовным парочкам колясочников на время визита строго настрого запретили слипаться прилюдно — у особо популярных кустиков дежурили, как пограничники на часах, белые халаты.
Адвокат лебезил и всё предлагал запустить конкурс проектов-эскизов среди инвалидов, а крыса, отвечавшая за архитектуру города, топорщила возмущённую шёрстку и пищала в ответ свои профессиональные возражения.
— Пусть рисуют! — прекратил споры мэр. И даже пошутил. — Что нам для улучшения городской красоты требуется? Главное, чтобы памятник получился хороший!
Или не пошутил? Никто не засмеялся, кроме меня.
— М-м-м-ммм!!!
— Приятно иметь дело с людьми инициативными, молодыми, решительными! Благодаря таким ребятам, о нашем городе по-новому скоро заговорит весь материк! Мы умеем и жить, и выживать…
Телефонный звонок прервал сольную запевку мэра, который вдруг почувствовал себя на трибуне и начал было привычно извлекать из своей головы-шарманки фразы-шпаргалки. Которые никак не годились для того, чтобы говорить умно и ново. Но зато они годились, чтобы «политический» произносил их с большим чувством и апломбом. Чтобы все видели и чувствовали то же: трепет и апломб. Спектакль, я полагаю, облегчали специально, для народа, который уже и чувствовал-то плохо, а не то, чтобы ещё и мозгами ворочать. Поэтому сластолюбцев и чувственных извращенцев в крысином обществе скапливалось больше, чем умных. Отбор такой. Изначально.
Крысиная делегация во главе с «шарманщиком» укатили. Коротышка приплясывал:
— Мы на этом памятнике столько цемента, мрамора и кирпича отмоем, что мне можно будет собственный остров посреди моря купить, а тебе коляску из чистого золота сварим!
Через некоторое время энтузиазм коротышки поугас. С зоны пришла очередная «малява». От санитара. Он продолжал изъясняться изобразительными средствами. В кичевых традициях изображался на пришедшей «маляве»… ветеран-обрубок. Черты лица плюющегося деда были изображены очень точно. Собственно, санитар прислал эскиз будущего монумента. Он, как я догадался, пожелал принять непосредственное участие в «конкурсе», который официально так и не объявили.