о курок. Мама, слово — не базар, оно ведь и впрямь когда-то было сильнее жизни. Знаешь, в чём сегодня выражается наша любовь к родине? В иностранной валюте!
— Как ты мне надоел, урод!
— Воистину, Мама! Без пи бэ буду!
Словно кружево, вяжет играющий ум паутинку из преображенных веществ. А когда потечёт сквозь волшебную сеть оживляющий ток — волшебство ремесла проявится. Так и люди живут. Божий ток протекает сквозь них.
— Фискал! Честь и бесчестие несовместимы! Туки-туки-туки-туки!!! Я возражаю в принципе. Пусть Моцарт устроится в похоронную контору гримёром, у него получится. Моцарт — гражданский подлец! Уж ему ли не знать, что умный запросто может притвориться дураком, но когда дураки косят под умных… Мама, мы должны создать партизанский отряд, чтобы героически пробиваться сквозь лес нашей доморощенной мертвечины к своим — в Израиль или в Африку. Мама, я хочу в Африку, мне Айболит обещал. В Африке спирт в аптеках продают без рецепта. За копейки, Мама!
Что происходит: люди придумали схемы, или сами схемы «придумывают» людей? Жизнь природы и жизнь цивилизации — единый теперь круг, значит, нет в нём ни начала, ни конца: складываемся, вычитаемся, подстраиваемся, сравниваем…
— Алаверды!!! Наступать змее следует на голову, а не на хвост. Мама, тексты Моцарта излучают невидимые «волны смерти»! Потому что ему тревожно от любви. Эй, от любви не может быть тревоги! Мама, мы все тут погибнем от перевозбуждения и бесплодия.
Время жизни отпущено не для того, чтобы мы его последовательно «коротали»: на работе, дома, в отдыхе… Время рождённого человека — это множество времён. Любой сильный, творческий человек счастлив жить «параллельно»: и работать, и отдыхать, и любить — всё сразу!
— Господа курицы и тетерева! Вы обращали внимание на то, что собаки на новое знамя не лают. А кто лает? Я, я лаю! Потому что я — не холуй. Кормёжкой и службой меня не возьмёшь! Мне на ваши знамёна наплевать вообще-то, но когда они меняются, не могу удержаться — лаю… У-у-ууу! Туки-туки!!!
Человек — величина переменная. Кто-то ищет в коллективе «общую формулу», чтобы подставить в неё свои неизвестные. Кто-то, наоборот, частное выдает за всеобщее. Уравнение бытия не имеет конечного результата. Каждый из живущих — неведомый «икс», стремящийся к своему решению.
— От окна до двери я брожу. Тараканы хрустят под ногами. Правда, хорошо? Как думаешь, на Нобелевскую потянет? Или даже на две сразу. Эй, а много ещё моцартовских «бриллиантов» в козлищевом навозе осталось, или уже все прочитала? Чувствую, много ещё… Куча большая, надо всю украсить: изнутри и снаружи… Ну, что ж, вот и здравствуй, печаль мировая… Читайте, женщина, дальше. Искренне скорблю вместе с вами.
Для чего мыслить, философствовать, волноваться? Разве от этого что-то изменится? Да. Изменится тот, кто мыслит.
— Давно меня так не тошнило! Мама, передай Моцарту, что правда — отвратительна! Я ненавижу правду! Мы — нация вурдалаков, питающихся этой самой пакостью — «правдой» — и производящих её в неимоверных количествах. Правда — это пища покойников. Индустрия патриотизма, замешанного на патетике смерти и на поклонении мощам и могилам, уничтожила патетику жизни. Мама! Я хочу сказку! От сказки приятно.
Понятие «выгода» следует поднимать всеми силами и средствами, вплоть до идеалистических пределов, чтобы оно, в свою очередь, поднимало и звало за собой. Хорошо известно: вектор «выгоды», направленный исключительно к себе, либо опущенный вниз, подобен самоубийству. Так же, как безнравственная коммерция подобна каннибализму. Что можно противопоставить отсутствию благоприятной общественной и исторической атмосферы вокруг, когда жизнь сведена к выживанию?
— Главное в нашем безнадёжном деле — не оглядываться! Мама, ты ведь высшее образование имеешь: помнишь упёртого мужика, который за бабой своей аж в ад спускался? Добыл, да не утерпел — оглянулся: мол, идёт баба за ним наверх, или нет? Шла… Окаменела подружка от такой заботливости. Потому что баба та — вера наша человеческая. А Моцарт — бэ продажная: он эту мёртвую статую нашёл и теперь впереди всей нынешней бесовской демонстрации куклищу ту неподъёмную тащит. За скромное такое вознаграждение. А бесы и дово-ольны. И те, что при погонах, и те, что в рясах. Туки-туки! Эй, сладкозвучные, а я вам сейчас ещё лучше скажу: Моцарт вообще не в ту сторону идёт! Я бы ему посоветовал отнести околевшую бабу на место — обратно в ад. Она там, точняк, оживёт! Возродится, так сказать, в отвратительном патриотическом фимиаме или воспитательном гипнозе. Особенно после того, как мы, свободные даосы, покинем осевую.
— Кто это «мы»?
— Неужели не понятно? Нас мало на вашей земле осталось. Только я и кошка. Мы оба — стихийные даосы.
Разум — хищник, душа — его укротитель. Мы все по опыту знаем: зверь может поглотить своего поводыря.
— Есть паразиты правильные, с минусом, честно жрущие от жизни и потому понятные. А есть паразиты неправильные. Моцарт, к примеру. Этот готов самого себя впендюрить под кожу, пардон, под череп любому мертвецу! Мёртвые его, видите ли, возбуждают. Эй, Мама, наш Моцарт духо-некрофил!
Сознание человека имеет «масштаб» и «высоту», с которой разум взирает на поле жизни. Это важно. Чтобы не ошибиться, готовясь к шагу в пустоту — в будущее, и чтобы самому не остаться пустым — не потерять прошлое.
— А почему бы в стране не сэкономить по-крупному? Мама, у меня идея нагноилась! Надо делать надувные храмы, надувных попов, надувных политиков и надувной народ… А? Чем не идея-то? Надули в одном юбилейном месте, полюбовались, и — хватит, в другом теперь месте можно надувать. Сколько времени и кирпича сэкономим! Надувательство — штука одноразовая. А президента надувного забабахаем? А ракеты с кораблями? А?! Экономия! Да я ж после этого внедрённого изобретения в заграничном инсулине просто купаться буду! Скажите, обязательно скажите Моцарту, что он никогда не сделает настоящей книги из надувного материала и в надувном мире.
Дружба в деле порождает феномен — коллективную душу. Корпоративность. Оазис особой внутренней атмосферы в ином «разреженном» пространстве. Внутри оазиса уютно и удобно: можно доверять другому, не оглядываясь, можно рассчитывать на помощь и понимание, можно «выкладываться» на работе не впустую. Есть смысл беречь и охранять этот «обитаемый остров» от случайностей и напастей. Удача — это не находка, а собственноручно построенная крепость, на которую надеются.
— Только смерть отделяет в человеке живое от неживого. Смерть покажет, кто из нас был жив!
Роль ведущих сложна. Им верят и их же критикуют, им говорят правду и их же боятся, их уважают издалека и им же льстят вблизи… Золотой характер должен быть у лидера и его помощников. Не подверженный никакой коррозии! Иначе можно буквально «потерять голову». А, потерявши, — не перешагнуть через Рубикон обновлений. И не жить тогда тому, к чему эта голова была приставлена.
— Браво! Хоть с чем-то я вынужден согласиться. Воровать и просить — это одно и то же. Воровать и просить! Вот он, почерк беспомощных. Делать ни х-хрена не могут, зато как берут! Ишь, опять в колокольчики свои молотят! Воровать и просить — две стороны одной медали. За нетрудовую доблесть.
Традиции — родители наших свойств. Стоит ли их забывать? Стоит ли изобретать новые? Только настоящие традиции живут долго, а надуманные — как мотыльки. Каким из них доверить воспитание? Разумеется, тем лишь, что делают «долгожителями» лучшие свойства человека: трудолюбие, дерзость ума, благодарность чувств и мир в душе.
— Ой, танка насахасрарилась! Не бывает любимых бывших, сам не верю тому, что сказал.
Заказ и заказчик, они ищут друг друга в океане возможностей. Поиск ведёт к результату. А ожидание — к старости.
— Спасибо, Мама, я проникся. Передай Моцарту, что он не козлище, бери круче — ско-ти-на! Я восхищён его двуличием.
— Алё, ма? Тебе это понравилось? Хорошо, я распечатаю, принесу. Не болей. Пока.
— Туки-туки!
— Туки-туки-туки!
— Тук…
— Тук…
— Лёлик! Если я не буду обманывать себя сам, то со мной эту штуку проделают другие. Самостоятельность начинается с самообмана. Я верю, что всё закончится нормально.
— Веришь или знаешь?
— Верю, Лёлик.
— М-да. У нас, у даосов и диабетиков, отношение к перспективным планам несколько иное. С твоего позволения, Моцарт: если не знаешь, это ещё не повод сдаваться и перебираться в пожизненный зал ожидания — верить. Знание — это наш дом, Моцарт. А вера, Моцарт, — это бомжевание в мире недоступных прогрессивных знаний. В том-то и беда. Откуда их взять-то, если взять негде? Ну, разве на помойке какой наковыряешь себе интеллектуальной тухлятины двух-трёхтысячелетней давности, чтоб совсем не сдохнуть…
— К тебе «скорая» приезжала?
— Ага. Приезжала. Я опять расписался, что они не виноваты в том, что я всё ещё живой. Предлагали мирное урегулирование на стационаре. Я благоразумно отказался. Знаешь, почему? Они не понимают смысла прогулок дождевых червей. Как можно-с!
— Ну. Были и мы рысаками.
— Я им сказал, что все люди болеют по одной-единственной причине: жить, сучары, хотят! А, спрашивается, куда они такие идут «жить»? В тысячекоечную перевал-базу при морге! Самое главное при болезни — послать её куда подальше. В общем, на три «хэ».
— Алё? Ух ты, Генерал! А ты, Генерал, откуда мой номер телефона добыл? Из договора?! А-а-а… Что значит куда попал? К признанному мастеру ху-