дожественного оформления. Слушай, я и тебя оформлю при случае. Хочешь бюстик? Или барельефчик надгробный изладим за недорого, а? Да, офис, офис это. Моцарта нет, я отпустил его сегодня. В баню, батенька, в баню. Ты, Генерал, скажи лучше, почему ты нашему Моцарту денежку не платишь? Думаешь, на тебя управы нет, что ли? И не ори, не тот случай. А то я, куда надо, так шепну, что от тебя даже лобкового волоса не останется. Понял? Ну, то-то! Береги себя, дорогой. Целую крепко, твоя Репка.
— Алё, Гиви! Гиви, просканируй, друг, насчёт «крыши» у этого писаки. Уже знаешь?! И что? Сам Патриарх покрывает!!! Вот это номер. Но ведь их деньги сейчас у тебя… Нет, я ничего не боюсь. Я с тобой вместе на войне был, боевой генерал как-никак! Ну, не всё ж время водку пили. Да нет, не всё. Чего звоню? Просто предчувствие нехорошее есть… Компромат? Вряд ли у них есть компромат на меня. Нет, не того калибра птички. А? Какая ещё совесть? Ничего меня не тревожит, Гиви! Нет у меня никакой совести! Гиви, я тебе, как другу позвонил, а ты издеваешься. Хорошо. Я тебя тоже целую.
— Эй, вы!
— Входи, Мама, дверь открыта.
— Ты что, и на ночь не закрываешься?
— Нет, Мама, не закрываюсь. Я гранотомётчик, воспитанный на лучших позициях древнекитайской Книги перемен. Чего мне бояться? Солдаты бессознательно отдают жизнь за кого-то. А мне, сознательному, отдать её не за кого. Предлагаю взять просто так. Но никто не берёт почему-то. Я опять телевизор включал: общество больное. Отвратительно у вас тут, на земле, всё устроено. Хочется покинуть мерзопакость поскорее и без оглядки. Чтобы вашему обществу выздороветь, нужна война. Как даос говорю. Хулы, разумеется, не будет. Мы с Шивой недавно это обсудили. Он всеми шестью руками — только «за». Я как раз сегодня вашего Генерала послал подальше. Совершил вероломное нападение, так сказать.
— Он звонил сюда? Сам?!
— Ну. Я его послал, Мама. Хулы не будет.
— О-ой, дура-ак! Ты ведь не шутишь? О-ой… Моцарт, ты где?
— На очке сидит. Я его вчерашними грибами кормил.
— Лёлик, прошлое тебя ничему не научило!
— С удовольствием докладываю: личная потребность в прошлом у даосов отсутствует полностью. А вот и Моцарт! С облегченьицем вас! Я же говорил, что хулы не будет.
— Вот распечатка первой части. Плюс шестнадцать цветных иллюстраций. Давайте посмотрим все вместе. Лёлик, я принесла тебе от Мамымамы замороженные ягоды. Ешь.
— Несказанно рад! Спасибо Мамемаме. Святой человек! Чего ты там принесла? А это что за хмырь рядом с Генералом за цветы держится? Президент? Ему-то чего надо в этой книге. Моцарт, ты зачем эту фотку воткнул?
— Надо. Правило сейчас такое. Сначала — «иконостас» с Президентом. В цвете обязательно. Потом — почётные и все остальные. По утверждённому списку.
— Очень высокохудожественный подход! Сам придумал?
— Лёлик! Не трави душу, они так требуют. Любая заказная книга, к сожалению, начинается с макулатуры.
— Ага. В общем, они тебя опускают, а ты их за это благодаришь и поднимаешь.
— Примерно так, Лёлик.
— Обидно. Тем более что не платят. А ты им добровольно отдаёшься. Как проститутка по убеждению. Тебя заказали на копейку, а ты до того рад стараться, что и в клиента влюбляешься, и ребёночка от него готов родить… Тьфу!
— Не собачьтесь, смотрите дальше.
— А чего дальше-то, Мама, смотреть, если в самом начале всё обгажено? Настоящее убить можно только один раз. А ненастоящее смерти не боится, оно на неё под музыку бегает, как на танцы, или как на амбразуру. Фи на вас на всех!
— Моцарт, скажи что-нибудь.
— Лёлик прав. В бедном мире только бедное ценится. А так… Хорошо получилось. Посмертно, я бы сказал. Художественные блоки смотрятся очень прилично. Рисуночков не хватает. Лёлик, встань с дивана, пороемся под тобой, может, найдём чего подходящее.
— Не встану. Подходящее есть, если не сжёг, но ему не подходит ваша эпоха. Мы уж подождём до следующей.
— Лёлик, и так тоскливо без денег, а ты…
— Хорошо. Вода не спорит с формой.
— Алё, ма? Моцарт закис, нам не платят. Да, уже треть сделана. Моцарт, кроме эссеистики и афоризмов, пишет журналистику — она его «съедает» целиком. Там простые дядьки, а он пытается их любить, что ли… Какой подвиг? Ма, ты бы послушала их разговоры с Лёликом! Мат один стоит! Мой последнее время всё твердит о каком-то «ваучере жизни». Да нет, не о тех, которыми нас обманули. В образном представлении.
— Туки-туки! Туки-туки! Я сам буду трактовать себя. Передай Мамемаме, что с «ваучером жизни» можно поступить трояко: зажать его, вложить в гэ, или вложить в облака. Вложенный, он приносит соответствующую прибыль. Скажи Мамемаме, что я свою долю вложил в облака. Пусть в окно посмотрит: все облака теперь — мои!
— Ма, Лёлик передаёт тебе привет. Да, смородина ему понравилась. Недавно «неотложку» пришлось вызвать. Нет, отказался, как всегда. Ты же его упрямство знаешь.
— Гиви! Гиви! Алё! Гиви, мне только что Патриарх звонил! Нет, не местный. Самый главный, сверху. Гиви, что посоветуешь? Как снять деньги со строительства спортзала? А где мы региональную спартакиаду проводить будем? Гиви, у этого клоуна контакты, которые мы не контролируем. Ничего не делать? Хорошо. Целую, дорогой.
— Моцарт, расскажи, как у них там всё устроено. Проявлю интерес, пожалуй. Попробую выслушать.
— Как, как! Как накакал, так и смякал. Евроремонт, как в Европе. Одежда, как у американцев. Манера общения, как…, как у пидоров из какого-нибудь английского фильма. Ценности, как у буржуев — всех только прибыль и интересует. Страх за кресло под задницей, как у страусов. Компьютеры, как у путёвых. Бумаг на халявных принтерах понаделали, как грязи. Да что там! Вся страна сегодня — сплошной «как». Доподражали! На каждый чих акт или протокол составляют — как положено! Я однажды, Лёлик, не выдержал, стал издеваться, предложил составлять контракт-договор на тушение пожара. Представляешь, звонит какой-нибудь несчастный: «Горю!» А ему вежливо так отвечают: «Приезжайте. Составим необходимые документы, определим стоимость выезда». Пошутил, называется. Начальник службы лобок от моей шутки наморщил, как сапог: хорошая инициатива, надо, говорит, подумать эту мысль подробнее.
— Я же недаром определил: гэ!
— Да, Лёлик. От дерьма не убежишь. Знаешь, чем настоящий царь от царька отличается? Все наши царьки — посажённые. Они даже от мало-мальской власти немедленно протухают. А уж от большой… Нравственная их вонь хуже трупного смрада. Эх, Лёлик, мы-то ведь знаем, что ни политики, ни болтуны в рясах к безграничной власти не имеют никакого отношения. Безграничная власть — это власть над собой. Ты меня понимаешь, Лёлик. А ограниченные царьки навязывают свою власть, тоже, естественно, ограниченную. Внушают ложное и убивают истинное. Лёлик, они не понимают, что страница в любой книге будет «плоской», если нет на ней парадоксальной координаты — невидимой вертикали: власти слова! Лёлик, запиши меня в даосы. Я созрел.
— Ну, опять заладили… Слышишь? Опять наши титульные за окном расшумелись! Не-на-ви-жу! Где мой РПГ?
— Пора показывать продукцию. Мама, ты пойдёшь к Генералу сама. Не спорь. Он совершенно не понимает моего языка. Я редактор, а не дипломат. Он просит доказывать каждое моё движение. Именно — доказывать! А я не могу «доказывать» очевидные вещи. Генералу понятно лишь то, что можно засунуть к себе в рот или под юбкой в… Извини, Мама. Только ложь нуждается в доказательствах. Я не могу больше. Я ему грубить начну. Он же не командует, когда лечит зубы, например, или когда отдаётся врачу. Доверяет, гад, значит, умеет доверять, когда деваться некуда. Почему я для него — бумажка подтирочная?! Эти дубы воспитаны на инструкциях и на тупом подчинении. А инструкции рассчитаны на повторяемый опыт. На тех, кто вообще не способен накапливать в себе готовность к встрече с неповторимым. Мама, ты знаешь, что такое неповторимость? Да, Мама, это просто жизнь. А инструкции пишут для живых покойников. Для зомби. Душу живых людей специально убивают ещё в раннем детстве, чтобы потом было кому исполнять инструкции. Мама, хочешь, на колени перед тобой встану? Пойди, а? Надо просто рассказать козлищу наш замысел. Ты — единственная, кто сможет его «пробить». Моё семейство почти голодает, ребёнок не ходит в секции, не на что. Я занял и перезанял уже в четырёх местах. Жизнь — это готовность к общению с неповторимым. Мама!
— Не ной. Пойду.
— Моцарт, надеюсь, я не оскорблю твою тонкую натуру, если буду пользоваться шприцем прямо при тебе? Что-то херовость увеличивается. Видимо, пора сублимировать. Что-нибудь сочинить, например. Про начало и конец в одном флаконе. Ишь, как меня на этом зациклило. Не случилось бы хулы.
— Не случится, Лёлик. Я не утешаю. Мы все здесь существуем в режиме гранта. Грант — это всегда один-единственный шаг, с чётко обозначенными началом и концом. Дали-взяли. Как зовут грантодателя ты, Лёлик, знаешь. Имени у него нет. Он в восторге от своей собственной выдумки: чем больше люди могут, тем меньше они знают. Парадокс, Лёлик. Мы, продвинутые даосы современности, по-настоящему общаемся уже не путём совместных слов или дел, а куда круче — путём изменения своих состояний. Лёлик! Ещё совсем недавно мы были очень состоятельные люди. Но мы разоряемся, Лёлик!
— Не плачь, Моцарт.
— А я и не плачу. Это я так. Навернулось. Трудную радость познания подменили радостью опознавания. Легко всем стало! Условное правит реальным,