потому что оно заняло его место. Лёлик, хочешь я куплю тебе настоящий диплом профессора, когда мы заработаем? Легко! Легче лёгкого! Только «бабки» мечи. Тебе даже с дивана не придётся вставать. Ах, профессор Лёлик…
— Алё, не спишь, Моцарт? Я тут негативчики извлёк из недр дивана ненароком. Целый пук сохранился. Пришлось выпить, чтобы не расчувствоваться больше допустимого. Моцарт, ты слушаешь? Представь, беру это я плёночку чёрт знает какой давности, а с неё на меня мальчик смотрит, чёрненький такой, маленький, а глаза — белые. Я через увеличилку рассмотрел. Смотрит и смотрит, мерзавец! В шортиках и сандаликах. Я до сих пор помню, как эти сандалики мне ноги тёрли. Давно это было… Мальчик тот тоже давно умер, остался где-то там, в своём времени. Моцарт, тут этих негативов оказалось до и больше. Я бы тебе раньше позвонил, но хотелось рассмотреть каждый кадр. Задержался. Там, на старинной целлулоидной плёнке жизнь моя шиворот-навыворот отпечаталась. Знаешь, Моцарт, чувствую: смотрит тот малец на меня! Смотрит, гад, и что особенно неприятно, — видит! Я для него тоже «шиворот-навыворот». Прям, Страшный суд с доставкой на дом. Я столько лет спал, оказывается, на этом ужасе. Моцарт, ты знаешь, что из целлулоидной плёнки можно сделать «дымовушку», а из более позднего аналога — из плёнки на ацетатной основе — нельзя. Слава Богу, моё прошлое оказалось легковоспламеняемым, целлулоидным, как старинный пупсик. Моцарт, я всё сжёг. Теперь мне и хорошо, и плохо одновременно. Моцарт, Страшный суд всегда приходит со спины. В будущем нет никакого суда, откуда ему там взяться? Это — присказка для дурачков. Страшный суд, Моцарт, приходит из наивного прошлого, чтобы разгореться и жечь человека в настоящем. Чтобы настоящее было чистым, чтобы не оставлять потомкам «на потом» горючую какую-нибудь свою дрянь. Помнишь, ты как-то сказал, что Страшный суд — это самовоспроизводящаяся идея разрушения. Хорошо сказал. Только Генерал опять тебя не поймёт. Ему, пожалуй, надо поднести в такой формулировке: наша жизнь целиком взята из могилы. Из культурного наследия, пардон.
— Алё, Моцарт, спишь уже? Ничего, послушай… Ну, выпил, выпил, конечно, чуть-чуть ещё. Да ладно тебе пыхтеть-то. Не Мама. Я тут из диванчика камушек один извлёк… Нет, пока ещё не надгробный. Сувенир для Мамы делал когда-то, она в те времена моей молодой женой числилась. Я этот камень, агат, сам из скалы вырубал, сам пилил, сам шлифовал вручную. Полтора года мозолился! Потом отнёс к гравёру в ближайший «Универмаг», где мастер художественной гравировки при помощи списанной бормашинки за пару минут навалял стандартный текст: дорогая… и так далее. Фурор был на поминках! Пардон, на её дне рождения. И так, и этак гости вертели камушек — восхищались идеальностью почерка гравёра: «Надо же! Как на станке сделано!» А я, значит, был тот, кем никто не восхищался — я сделал сам камень! Основу. Я им так и сказал от обиды: «У вас есть плоды, потому что я даю вам зёрна». Ты же философ, Моцарт, ты должен понять истоки моего даосизма. Где этот камень сейчас? Мог бы и не спрашивать. В мусоропроводе, конечно. Не выражайся. Твой писательский рот — это родовые пути, из которых должны появляться на свет красивые и здоровые дети. Слова. Моцарт, я борюсь за чистоту твоей речи.
— Алё, Моцарт… Погоди, не шипи, ещё не вечер. Ну, подумаешь, разбудил. Слушай внимательно. Я тут к телевизору приник, решил выяснить, чем человечество дышит. Оказалось, оно дышит реалити-шоу! Какие-то мужики и шлюхи годами живут перед зрителями в искусственном загородном зверинце. И что характерно, народ это смотрит! Другие, как дикари, делят необитаемый остров. Третьи изображают из себя артистов, а артисты при этом изображают из себя спортсменов или циркачей. Моцарт, у большинства людей вообще не осталось своей собственной жизни — она в них течёт теперь прямо из электрической розетки. Моцарт, бросай к ляду свою книгу, мы заработаем совсем иначе — на продаже иллюзий. Я, уверяю тебя, шагнул дальше всех — изобрёл, знаешь ли, «Реалити-крести»! Что это такое? Охотно поясню. Ты ведь лучше меня знаешь, что настоящее в земном мире больше не рождается. Все перекрёстно мутируют и имитируют. Причём, масштаб имитаций постоянно увеличивается. Моцарт, мы не будем канителиться, мы сразу возьмём быка за рога. «Реалити крести» — это начало новой эры в истории человечества! Серьёзно говорю. Представь, какая-нибудь певичка висит на кресте, прибитая настоящими гвоздями… Представил? Уже хорошо! А по бокам, на дополнительный крестах, ей ассистируют два распятых бандюка. Ну, одного можно из уголовных авторитетов взять, а на роль второго и Генерал сойдёт. Представил? Молодец. Зрители их подбадривают, требуют, чтобы героиня шоу проповедь поубедительнее произнесла, и чтобы бандюки ей напоследок прокричали: «Верую!» Ну, и заключительный этап, конечно, самый интересный — для тех, кто выйдет в полуфинал и в финал. Надо будет вознестись. Да не так, как в прошлый раз, без свидетелей, а прямо под софитами и телекамерами. Без россказней и фокусов! Кто вознесётся — тому и приз. Какой приз? Да ничего себе, не слабый. Спроси у Мамы: на того, кто баланс между приходом и уходом нарушает, обычно молятся пару тысяч лет. В общем, пора старый дисбаланс устранить и зарядить новый. Собственно, я уже зарядил. Тебе, Моцарт, останется лишь подходящее «Евангелие» забабашить. Пардон, новый нравственный сценарий написать. Как, уже четыре утра?! Ну, с добрым утром тогда. Пока.
— Мужики, мне приснился сон!
— Давай, Мама, говори. Двойное внимание перед тобой! Даже учетверённое! Да, Моцарт?
— Я вроде как умерла во сне… Не перебивайте! И вот, смотрю я оттуда сюда напоследок и ничего-то мне здесь не жаль. Ничегошеньки! Кроме одного. Одна-единственная мысль вертится и вертится: «Больше всего жаль, что мы мало бывали на природе!»
— О! Мама, ты делаешь успехи. Восстановить границы неба можно только одним путём — убрав границы между людьми. Ты фактически слилась с Дао всего мира! От имени клана диваноидов и даосистов поздравляю тебя, Мама, с несомненной инкарнацией в духовидение. В учебнике по шизофрении на странице номер четыреста восемнадцать про вас так и написано: мания.
— Где ты учебник-то взял?
— Под диваном! Любимая книжка! Учебник этот я выменял в незапамятные времена в пивном баре на брошюру образца 1947-го года, которая имела гриф «секретно» и называлась «Производство криминальных абортов».
— Вот что надо в мусоропровод-то бросать!
— Не-е-ет! Учебники, они для того и существуют, чтобы по ним учиться.
— Когда он тебе назначил?
— Сегодня, в 18.00.
— Ты, Мама, поясни Генералу, что «именные» зёрна на поле истории не всходят. Я имею в виду балласт книги — рожи их с подписями, перечень медалей, описание подвигов, воспоминания старичья… Они, конечно, думают, что это и есть самое главное. Но ты-то понимаешь. Вырули, пожалуйста, поторгуйся. Может, вообще весь этот мусор разрешит повыбрасывать? Именное зерно, Мама, — это когда самовлюблённые дураки на каждом зерне готовы свои инициалы выцарапывать. Ужасно! Зерно, Мама, — это, конечно, личная жизнь человека. Но, поименованная сверх нужного, она становится абсолютно «невсхожей» ни в памяти других людей, ни на Божьей грядке.
— Я поняла, Моцарт.
— Пособлазняй его как-нибудь. Может, гормональный обмен шефа как-то поможет нашему финансовому запору? Не в падлу тебе будет?
— Нет, не в падлу.
— Алё! Алё! Гиви, это я. Слушай, со мной такого ещё никогда не случалось! Я бесновался с ней до полного умопомрачения. Что она вытворяла! Красивая тёлка. И умная. Хочу, говорит, ребенка. В общем, я, кажется, тоже сошёл с ума. Да, получается, заарканила. Но мне нравится. Привлекательна, как летний денёк! Не переспать, говорит, хочу, не какое-нибудь «можно» мне говорит, а именно — хочу ребёнка, говорит, и поэтому хочу тебя, говорит! Гиви! Я теперь только о ней и думаю! Это что-то! Гиви, я тоже хочу её! Жена сердца! У неё талант на это дело. Алё, алё! Гиви, не бросай, пожалуйста, трубку…
— Не горюй, Моцарт. Жизнь — занятие сугубо профессиональное. Жаль, конечно, что в этом процессе участвуют и дилетанты… Моцарт, ты должен убить неверного. Хотя бы словом. Знаешь, Моцарт, когда я слушаю, как звонотрясы нарушают общественный порядок и мою личную нирвану, я, ей-богу, испытываю архангельский кайф злодея… Честное слово. Моцарт, я понял: убить неверного — это самое высокое наслаждение для земных деяний. Личная смерть по сравнению с этим — ничто. Убить неверного — есть высший смысл жизни! Моцарт, у тебя есть свой неверный? Береги его, как последний патрон. Для себя.
— Чего тебя так разобрало?
— Мама дома не ночевала. Туки-туки некому делать. И телевизор сгорел.
— Как сгорел, почему?
— Там опять нечеловеческие сиськи показывали. Я в него стулом бросил. Попал, к несчастью.
— А Мама где?
— А хэ её знает!
— Мамы четвёртый день нет дома. Я умру голодной смертью. Как Аленький цветочек. Моцарт, ты всё ещё пишешь для этих козлищ? Завязал?! Это разумное решение, Моцарт. Я вот о чём размышляю: почему восточная традиция назначила для людей идею реинкарнации, а западная школа её отменила? А ведь была такая мысль и здесь когда-то! Но, представляешь, собрались шестьсот лет назад козлища на свой собор и постановили: отменить реинкарнацию! И прервали эстафету жизни. Никто ни во что не перерождается теперь, никто ни за что не отвечает, одно время другому