от себя невесть сколько. Не получалось иначе. Технически мудрое производство следовало «конвертировать»... Во что? В общечеловеческую мысль. Они же, технари, почти немые, когда следует выразить не схему, а жизнь, смысл, страсть! Помнишь, дочь, как мы смотрели вместе какой-то трагично-сказочный фильм, а когда наступила кульминация, то вдруг сухо так и серьезно ты заявила: «Я сейчас зарыдаю громче волка!» И мы заржали в самый неподходящий по фильму момент... Сейчас, заканчивая очередную книгу-проститутку, я говорю так же. Жаль, посмеяться не с кем.
— Мысли появились. Одна, собственно, мысль. Война с негативными явлениями наиболее эффективна не как «война с головами» или «война с группой голов». Бесполезно отрывать Гидре головы. Раньше я думал, что в сердце надо бить гадине, пока не понял: нет у неё сердца. Атмосферу надо менять! Чтобы нам дышать кислородом было удобно, а ей, гадине, для дыхания — миазмы подавай! Так вот, меня больше всего смущает, что во время битвы мы, пишущие, сами миазмами начинаем вонять... Это я о своем опыте. Как избавиться — не знаю. Может, не бороться с дерьмом в обнимку? Как-нибудь издалека бы побеждать. Чистым воздухом! Озоном! В чистоте микробы сами по себе дохнут. Скажи, юный сочинитель, когда ты пишешь, какая непреодолимая любовь и к чему заставляет тебя все-таки прикасаться к нечистому? Это ведь и мой вопрос. Вообще, размышления на тему отходов жизни в мире, целиком построенном из отходов, очень окрыляют... Хи-хи! Нас не вспомнят. Да и ни к чему это. Я, пожалуй, за следующую тему примусь, эссеистикой блесну: мол, история… кончилась! Вся она теперь — набор визуального материала. Бери, что душе угодно и в какой угодно трактовке! Время закончилось не в миру — в виртуальном пространстве! Аминь. Нечего больше «вспоминать» — всё пришло к своей окончательной и последней «запруде». К Интернету. История на земле стала «стоячей». Новые смысловые явления в ней почти не рождаются. Только комбинации того, что в «пруду» накопилось. Никого не вспомнят! Нет смысла. Мы теперь все одно — беспамятные, потому что безродные. Это не пессимизм. Констатация и слегка пророчество.
— Да, коллега! Да! Одиночество — штатный наш режим для «рабочего инструмента» — жизни нашей настырной, несытой, не слепой, слава Богу. Авось, не слепой, не совсем слепой, не совсем... Мания величия, отягощенная манией преследования. Можно наоборот. По себе сужу. Старость? Отнюдь! Старость — это капитуляция. До сих пор Моцарт жизнь делал, а после «объявления старости» он будет её, вольно или невольно, лишь «выпрашивать», или ждать с ней случайной встречи. Жаль, ноги коротки, а то бы сам себя подопнул… Дочь, я продолжаю воспитывать себя так, чтобы это не было ни от кого тайной. Ведь и ты росла как обычная «свистушка», но с особенностями — вертелась среди взрослых, которые относились к тебе не как к ребёнку, а как к начинающему партнёру по жизни. За это твоё сегодняшнее «спасибо»? Пожалуйста! Это, на мой взгляд, правильно и обыкновенно. Поэтому и свобода в мозгах — наша норма, обыкновенность.
— Кстати, я придумал «охотничью тропу» писателя Моцарта. Представь себе кольцо мест-встреч-выступлений, куда, как по конвейеру, я приезжаю сам с выступлениями и привожу своих друзей. И так: по кругу, по кругу — всякий раз с новым содержанием, с новой темой и новыми книгами. Раз в месяц, например, у себя в городе я задаю новую тему (в начале конвейера), а потом — в работу на «тропе». Очень простая и, как мне кажется, продуктивная схема. Денег она вряд ли принесёт много, но жить будет очень интересно. А? Что скажешь?
— Заказчики молчат, деньги зажали, я опять тоскую и волнуюсь. Зря я их техническую мудрость «конвертировал» в мудрость философскую. Боюсь, не поймут «многослойного монтажа» на страницах. Бисер, понимаешь... Им, наверное, просто тёплая кучка нужна — памятный холмик из слов по поводу юбилея И всё. А я не могу так.
— Дочь, я восхищён! В твоём возрасте жизнь соразмерна лишь жвачке и сексу. А ты не стесняешься говорить: говно! Браво! Встретились как-то два говна. Одно — простонародное, а другое от самого Сам Самыча. И началась тут у них жизнь, ну, совсем как у людей. Не отличишь! Я давно подозревал, что тема говна на земле — божественна. Именно говно мечтает вознестись куда-то обратно. До Истока. До «бога», как ему кажется. Повернуть эволюцию вспять и выйти в утраченный рай — через изначальный божественный рот... Тьфу!!! Интересно, кстати, кто выходит в здешний «рай» через мой рот? Богоборчество — это неразрешимый конфликт говна и бутерброда. Просто. Поэтому мудрецы стремятся не дышать и не смотреть. Тема дерьма неисчерпаема! Мнения наши совпадают на сто процентов. О чём мир больше всего говорит? О любви, о признании, о правде, о роскошных друзьях, о силе справедливости? Да, его мучает то, чего у него нет... Поскольку соприкасается он день и ночь только с говном! Я понимаю это и стремлюсь к простой жизни. Где она? Моя «простая жизнь» ближе всего к тому, что называется словом литература. А умников мучают боевые сны и жажда сведения счетов... С кем? С чем? С простой жизнью, должно быть. Все этим грешим.
— Нечаянно рассказал соседке о трагедии на дороге: ребёнка машиной сбили. Соседка «завелась», теперь откуда-то регулярно свежайшие слухи приносит: столько-то детей крадут ежедневно, столько-то давят, столько-то травят.... Человек при информации! Счастье на лице! Есть чего пугаться, есть за кого тревожиться теперь. Не зря живёт!
— Литературные сюжеты каждому новому поколению приходится переписывать по-новому — по «мотивам» сочинений предшественников. Таково требование мутирующего в себе самом читателя. Это старая проблема. Никто из нас не знает тему жизни достаточно глубоко. Удаётся лишь схватить понравившуюся «верхушку» и — вперёд, опираясь на какой-либо подходящий слух, как на твердь. Для литературы приемлемо, для страстной гражданской публицистики — посмешище. Всякого писаку губит антропоцентричность единственно правильного Я — его собственного... Оттого и «перевороты» желанны, поскольку судимые в судьях оказываются. Тебе дочь, знакомо слово «мудак»? Даосы, попавшие в ту страну, из которой ты уехала, неизбежно становятся ими. Их дао — мудао! Честный даос непреклонен: он всегда прав! Это — действительно государственный человек. Человек с большой буквы М! Он мыслит государством внутри себя, а не «винтиком» внутри государства. Он знает: хоть сколько меняй эту гадину — государство проклятое! — ничто не изменится. Вопрос остаётся: где человека искать будем?! Ну, не в государстве же! Всякий мудила здесь — святой. Это оружие такое против подлецов. Чтобы они перед входом в чистилище недочитанной жизни своей изумились.
— Жизнь — женщина! А если женщина хотя бы раз произнесла слово «провались» — это начало катастрофы. Я ни разу не встречал у подобных «трещин» в отношениях незаконченности. Мама твоя очень одинока. Но, пойми, её одиночество не такое, как у нас. Для нас оно — друг и помощник, для неё — пустота и провал. Терпи, дочь. Не возвращай обратно камни обид, что с сердца сняты и в тебя незаслуженно брошены. Собери эти камни. Хотя б на бумаге. Литературные тексты тем и хороши, что специально проигрывают будущую катастрофу наперёд, вирусоподобно внедряясь в жизнь, как прививка.
— Та-ааак. Как люди «сидят на двух стульях», мы знаем и понимаем. А некоторые, как ты справедливо замечаешь, умудряются лежать сразу в двух кроватях... Не осуждай Маму, её Дао многоступенчато, как ракета. Путь из сердца женщины лежит через... Пусть орёт, не обращай внимания. Она орёт, потому что дети всегда сильнее своих родителей. Родители не знают, как с этим быть. К счастью, Мама не могла «жить тобой» в детском периоде. К несчастью, она теперь неосознанно требует обратного, чтобы дочь «жила» ею. Как быть? Подари ей собачку. Или кошку. Замкни ропщущую человеческую душу на безропотную жертву. Знаешь, как посылают на «хэ» в наших условиях? Посылают и — идут сами. Тем и спасёшь, так и спасёшься. Невостребованные богатыри обожают тяжести. Без них они хиреют и гибнут от разложения и безделья. Поэтому «наш человек» узрит всюду свою главную «тренировку»: мрак в прошлом, мрак в настоящем и мрак в будущем, — так устроены его глаза. Успешнее всего выход ищется в… темноте. Почему? Потому что не сказочные богатыри слепы дважды: от вечной тьмы — раз, и от чужого солнца — два. Я защищаю Маму, потому что понимаю её. И говорю тебе эти слова, потому что люблю тебя. Рассерженный духовный отчим М.
— Звонила Мама. Работает на политиков. Не позавидуешь. В голосе прорывается митинговая, площадная эмоция. Что-то чужое. Но другой мамы у тебя не было, нет и не будет. Сможешь любить «чужое» в родном? Мама — неотделимая глава в нашей общей книге жизни. Поэтому я тоже заинтересован в её достойном умении говорить и думать. Одно чужеродное слово запросто может погубить веру… Я включил спикерфон, когда раздался звонок из Америки. Лёлик шипел и выщипывал из себя последнее. Он очень хороший индикатор «среднего» собеседника, очень чуткий на фальшь. На вездесущее гэ, то есть. Будь оно неладно! Представь, выходишь ты на ковёр бороться с каким-нибудь «инопланетянином», и обалдеваешь — он весь-перевесь, изнутри и снаружи целиком из одного протухшего гэ состоит! Как взяться-то за такого? Не трогай — не будешь... А куда деваться? Всё равно трогать приходится. Все наши знаменитые бойцы на поедин-